Майор ворочает компостную кучу вилами, втыкает их в груду гниющей травы. Подъезжает полицейская машина, оттуда выходит коппер и зовёт его. Интересно, на фига. Коппер идёт к багажнику и достаёт три мусорных пакета. Майор идёт через ворота к машине и, кивнув, утаскивает мешки на участок. Машина уезжает, а Майор возвращается к работе, сгружает навоз в компостную кучу, прессованное дерьмо коней из конной полиции, залог успешной борьбы за урожай. Он всегда был местным придурком, патрулировал улицы и арестовывал людей за плевки мимо урны, если вспомнить, наверно, корни этого уходят в то время, когда мы были детьми. Часто плевались и слишком много дрочили. Помню, Майор стоит посреди двора, как опущенный, его обозвали идиотом, который крутится вокруг школьников. Никогда не думал о нём в этом ключе. Просто он был слегка тормознутый, и из-за того, что он бродил по округе дни напролёт, его все знали в лицо. Сейчас его редко кто видит, разве что кроме тех, кто у себя на участке. Я иногда пытаюсь с ним заговорить, но он не отвечает.

Участки стоят на самой окраине, в баре ниже по дороге на ужин каждую пятницу собираются алкаши, там же стриптиз, простой бар для синяков с простыми девушками, не какое-нибудь живое секс-шоу Прекрасной Белинды. Одна-две бензозаправки, заколоченные досками, пуленепробиваемое стекло заменили фанерой. Сорняки уже начали разрастаться во дворе, охренеть, как миллиарды семян и насекомых прячутся в щелях, ждут своего времени, готовы захватить территорию. В прошлом году было нашествие слизней, они истребили большую часть овощей, но это всё фигня, участок — просто повод выбраться на свежий воздух, хотя и в денежном плане они помогают. Я привёз отцу специальные семена, он просил забрать их в Вулис, ранние бобы и редиска, и каждый пенни посчитан, совсем как шпинат, он дорогой в супермаркетах и растёт почти весь год, если его растить вместе со свёклой.

Когда овощи прорастают, из ниоткуда налетают насекомые и начинают их обгрызать, слизни собираются под каждой доской и кирпичом. Отец нашёл старую трубу и врыл её в землю, заделал полифиллой, сделал из мусора пруд, огородная дань культуре «сделай сам», сформировавшейся во время войны и окрепшей в тяжёлые времена, наступившие после. Она проникла везде. Эти люди находили применение пластику, бумаге, стеклу, металлу, дереву, задолго до того, как администрация решила установить утилизационные баки на автостоянке в Хоумбейз. В прошлом году вывелось много лягушек, но даже они не смогли сожрать всех слизняков, и он уже накидал в пруд икры, надеется на большой приплод лягушек и тритонов.

— Ну что, ещё силёнки остались? — спрашивает отец. — Там ещё пятачок надо вспахать. Если не лень.

Я торчу там до шести, потом по дороге домой останавливаюсь у дома Криса, снимаю ботинки перед дверью, но всё равно оставляю грязные следы на ковре. Он сидит на диване, отмечает номера в лотерее, дети ссорятся за столом, вгрызаются в сырную пиццу и картошку фри, Крису пока не до еды, он знает, что его время придёт, волшебный момент, шары лягут как надо, и он сможет уволиться. Говорю ему, играй в лото со своей мамой, так шансы выше.

— Иди ты на хуй, — говорит он с тяжёлым вздохом. Кэрол приносит тарелки с порезанной пиццей и свежеразогретыми бобами. Я ставлю их на колени, прошу Даррена притащить соль.