После этого молчаливого замечания Дальвиг усмехнулся. Словно вторя ему, издалека прилетел короткий, злой всхлип Ручья. Будто неведомое чудовище, удовлетворенное пролитой у его логова кровью, торжествующе закричало. Каково сейчас Нионарду? Дальвиг вспомнил выражения его лица: надменное до начала схватки, покрытое слезами после. Он не подумал вынуть меч, хоть тот и висел у него на поясе. Трус, привыкший сочинять стишки, или растерявшийся от потрясения человек? Теперь он должен проклинать себя за малодушие и раздумывать, как объяснить родне убитых, почему он остался в живых? Дальвиг мстительно оскалился.

– Смотри, Нионард! – прошептал он, глядя прямо перед собой. – Может статься, ты еще окажешься в моей шкуре – всеми презираемый, всюду сопровождаемый тычками и обидными кличками. Ты это заслужил.

Как в тумане Дальвиг добрался до дома. Пусть он немного успокоился и безголовые трупы не бегали перед застывшими глазами, полностью взять себя в руки не удалось. Остаток дня он провел в постели, в которую рухнул, едва отыскав в себе силы раздеться. Ханале не находила себе места: господин отказался от обеда, а на ужин съел только кусок хлеба с водой, словно какой‑то заключенный в темнице! Она пыталась выспросить его, что же случилось, но Дальвиг отказывался говорить. Чтобы кухарка не докучала с расспросами, он даже запер дверь. Ханале еще долго плакала и стенала в соседней комнате, умоляла впустить ее и покаяться в грехах, призывала на помощь Белые Облака и Восточный ветер, но ни те, ни другой не явились.

Дальвиг лежал в кровати с открытыми глазами и неподвижно смотрел на покрытый паутиной и копотью потолок. Против воли короткое полуденное сражение вставало перед ним снова и снова: смеющийся Кальвин Геди и его безымянный товарищ, за несколько коротких мгновений обратившиеся в мертвецов, подметающий пером траву Нионард и его трясущиеся губы, в страхе выталкивающие наружу слово «убийца».

Да, он убийца! В их глазах он – бессловесная скотина, предназначенная на убой, вдруг посмевшая сопротивляться. Он – преступник, давно уже признанный виновным и осужденный на смерть. Он – опасный бунтарь, восставший против всего мира и тем еще более усугубивший свою вину.

И тем не менее, несмотря на постоянное доказывание собственной правоты, Дальвиг никак не мог признаться себе, что стал убийцей. Что же это такое? Почему так ноет в груди, почему мысли не хотят покинуть порочного круга и помчаться дальше? Ведь это было справедливо, разве нет? Месть тем, кто равнодушно допустил смерть отца, бесчестье матери, кто всемерно участвовал в травле самого Дальвига. Если бы Сима устроил публичную казнь, Кальвин Геди, его мать и отец с радостью присутствовали бы там и рукоплескали палачу. Зачем же теперь мучиться? Дальвиг тяжело вздохнул и перевернулся на бок. Дурацкие метания. Глупый разум, никак не желающий принять новых реалий. Проклятые чувства, которые пытаются вмешаться в события и извратить их сущность! Во имя своей мести, в память о тех, кто похоронен под кривыми надгробиями у замковой стены, Дальвиг должен забыть метания и страдания. Его ум должен быть холодным и спокойным. Он не имеет права проиграть, потому как он – последний, кто помнит. Последний, кто в силах сражаться.

Дневной свет мерк. Из углов комнаты, из‑под стола и кровати сочились похожие на серый туман сумерки. Какая‑то громкоголосая птица выводила трель, усевшись на стену неподалеку от окна.