Сжав голову руками, Дальвиг смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и видел там длинную вереницу обезображенных тел. Она начиналась Кальвином Геди с пронзенной мечом грудью и безголовым, безруким телом его товарища. Кто стоял дальше, Дальвиг не мог и не хотел разглядеть. Те, кого ему предстоит убить на длинном пути к мести. И… он привыкнет. Ведь каждый убийца когда‑то впервые вонзал нож в сердце первой жертвы, впервые затягивал на горле петлю, впервые сворачивал шею. Каждый убийца сначала плакал, потом привыкал, а потом переставал замечать тех, кто падал у его ног бездыханным. Там, в невообразимой дали, где вереница бесплотных теней заканчивалась, Дальвиг увидел мрачно возвышающуюся гору. Смутно она походила на человека, но на самом деле принадлежала какому‑то чудовищу. Ему самому, Дальвигу Эт Кобосу.

Раскачиваясь и боясь отпустить гудящую голову, он побежал вверх по лестнице, выше и выше, до своей комнаты. Едва не рухнув, когда под ноги попал валявшийся на полу стул, Дальвиг бросился к Книге и принялся лихорадочно искать на ее страницах нужное заклинание. Недавно он читал о нем. То самое, что нужно сейчас сходящему с ума человеку: заклинание глубокого сна.

Проговорив нужные слова и проведя по лицу пером от подушки, Дальвиг лег на постель. Веки его стали тяжелыми камнями, катящимися к земле, руки вросли в кровать, ноги утонули в матрасе, а голова слилась в одно целое с подушкой. Забытье наконец поглотило несчастного бескрайней, непроницаемой и животворно смывающей все переживания волной. До урочного часа Дальвиг стал похож на мертвеца.

Когда первый солнечный луч, проникнув в щель между прикрытыми ставнями, упал на кровать, волшебство рассеялось. Вздрогнув, Дальвиг открыл глаза и испуганно оглядел комнату. Сначала он не мог вспомнить, как оказался здесь и что делал вчера, но мало‑помалу память вернулась. За дверью звучали шаркающие шаги и приглушенные голоса Хака и Ханале, за окном щебетала птица. Растерев ладонями щеки, Дальвиг поднялся на ноги и принялся за обычные утренние ритуалы – мытье, завтрак. Вчерашние метания пропали. Вернее, они спрятались где‑то глубоко внутри, напоминая о себе как старые, почти зажившие раны. В голове Дальвига стоял туман, будто бы накануне он крепко выпил. Такое с ним случалось всего пару раз в жизни, когда он мог скрыться от опеки Ханале и заставить ее мужа достать припрятанную брагу. Ощущения были самые мерзкие, поэтому Эт Кобос был чрезвычайно раздражен. Каждому досталась от него полная мера недовольства: Хаку за то, что вода слишком холодная и льет он ее криво, Ханале – за воняющий сильнее обычного сыр, ее мужу – за то, что подравшиеся петухи слишком громко орали прямо под окном столовой комнаты.

После завтрака Дальвиг вышел во двор и был неприятно поражен, увидев, что с запада быстро ползут полчища кучевых туч с ярко‑белыми верхушками и сизым подбрюшьем. Со стороны это чересчур напоминало наступающее войско. Втянув голову в плечи, Эт Кобос поспешил под сень кустов и деревьев, бурно разросшихся у стены. По пути он едва не сбил Ханале, которая несла курам горшок с дурно пахнущей кашей из прошлогоднего овса.

Усевшись прямо в траву, под густыми кронами, заслоняющими небосвод, Дальвиг печально посмотрел на замок. Не нужно было присматриваться, чтобы заметить признаки его запущенности и заброшенности. Центральное здание, заключавшее в себе внутренний дворик, щерилось множеством черных пустых окон‑бойниц. Длинный массивный балкон на верхнем этаже и крышу покрывал помет голубей, ласточек и ворон, в обилии водившихся в пустующих комнатах. Скульптуры и барельефы, те, что не были расколоты при штурме попаданиями камней из катапульт или же боевыми заклинаниями, теперь скрылись под толстым слоем вьюнка и лишайника.