|
А он в это время, не ускоряя шаги, продолжа-ет идти, сохраняя мужественную сдержанность. Но я вижу, вижу сухонькое лицо, искаженное болью, и мне его безумно жалко. Куда они идут? Если в гости, не может ведь она прийти отдельно, а он отдельно? А если в кино? У кого билеты? Или они, начав спорить и зная, чем это кончится, сразу же разделяют свои билеты? Или они еще дома это делают, зная, что обязательно начнут спорить в дороге?
Я дивлюсь неутомимости ее злобы и как-то чувствую, что этот мотор внутри нее, а он — только повод. Я уже знаю, что она стерва, но еще не знаю, что это так называется.
А потом вдруг она куда-то исчезает и он проходит по улице один. А потом вдруг с ним появляется другая женщина и они дружно идут по улице и она никогда, никуда не выбегает. Самое смешное, что она внешне была похожа на предыдущую. И я тогда думал, что он их сначала спутал, а потом добрался до этой.
И до того мирно они всегда рядом проходили по нашей улице, что вскоре вместе с ними затопал малыш. А потом еще один ребенок, а потом третий.
Но после третьего ребенка он стал хозяйски вышагивать чуть впереди, а она с детьми чуть сзади. Иногда он самого меньшего держал на руках, но всё равно победно вышагивал чуть впереди. Иногда он самого старшего вел за руку, но всё равно чуть впереди, но при этом, конечно, никак не пытаясь оторваться от них, выбежать.
Потом они куда-то исчезли, видимо получили более удобную квартиру. А потом уже через многие годы я его встречал в качестве многообразных директоров, но, как бы давно познав его подлинную жизнь, о чем он, конечно, не подозревал, никак не мог вызвать в себе интерес к его мнимой жизни в качестве шахматной фигуры, которую таинственная рука время от времени переставляла на доске, никогда не спрашивая ее согласия, но и никогда не жертвуя ею, создавала всё новые и новые никому не ведомые комбинации. И, видимо в память о той подлинной жизни этого человека, я никак не мог запомнить его директорское имя в этой жизни.
…Когда я обратил внимание на стариков, все они были на хорошем взводе.
— Света из Одессы, говоришь? — вскрикнул глуховатый старик, сидевший спиной ко мне и помогавший ладонью правому уху.
— Свежая газета, говорю, Глухарь! — загудел Асланыч. — Твоя Света из Одессы уже пятьдесят лет назад туту в Одессу! А ты всё про нее!
— Мне послышалось, — с трогательной кротостью признался старик.
— Лучше я вам вот что расскажу, — снова загудел Асланыч, — у меня в Ачандарах родстве-нник был. Всю жизнь — винодел. Слава по всей Абхазии. И вот после войны, тогда Сталин у нас отдыхал, к моему родственнику приезжает генерал Власик, начальник охраны Сталина. Видно, Сталину рассказали про знаменитого винодела. И вот Власик заказывает ему вино для Хозяина. Крепость — шесть градусов, а сахаристость сейчас не помню. Помню, что большая.
«Можешь сделать?»
«Могу».
«Приготовь бочонок вина. Через две недели приеду».
И уезжает. Бедный мой родственник с ума сходит. За две недели естественным путем нельзя добиться такого. Но слово дал. Сознаваться поздно: Власик уехал. И он пошел на риск. Что будет, то и будет!
Он набухал в вино сахар и искусственным путем сделал, что они хотели. Власик приезжает, берет вино, уезжает. Мой родственник не знает, что будет: арестуют, не арестуют?
И вдруг опять приезжает Власик. Мой родственник ни жив ни мертв. Но Власик говорит: «Товарищу Сталину вино понравилось. К следующему году приготовь нам такое же вино».
Ну, теперь время есть, и мой родственник приготовил такое вино, какое они хотели, но естественным путем, без сахара.
Приехал Власик, взял бочонок вина и уехал. А Сталин в это время в Абхазии отдыхал. Через неделю Власик опять приезжает, чтобы забрать еще один бочонок вина. |