И он, когда меня увидел, сразу почувствовал силу моего духа. Но так как духовной силы он никогда не видел, он принял ее за уголовную силу. О, думает, это какое-то страшилище ко мне явилось. Мафиози под видом актера.

— Ха! Ха! Ха! Ха! — стали смеяться старики. А один их них выкрикнул сквозь смех:

— Как он мог тебя спутать, когда сам он и был главным мафиози!

— Он решил, что я в глубокой конспирации и тем опасней. У тех было уголовное чутье. А у этих пока ничего нет, кроме опьянения властью. Вот когда у них появится чутье на порядоч-ность, тогда можно говорить о новой демократической администрации. Но терпенье, друзья, история быстро не делается.

Есть вещи похуже. На нас, друзья, со всех сторон идет чума национализма. Люди взбеси-лись, и некому прикрикнуть: «Молчать! По местам!»

Вот мы, старики, по сорок, по пятьдесят лет друг друга знаем. Сколько нас тут: абхазец, русский, грузин, мингрел, армянин. Разве мы когда-нибудь, старые мусхучане, именно старые, между собой враждовали по национальным делам? Мы — никогда! Шутки, подначки — пожалуйста! Но этой чумы не было между нами. Наверху была, но между нами не было.

Нас всех соединил русский язык! Шекспир ко мне пришел через русский язык, и я его донес на своем языке до своего народа! Разве я это когда-нибудь забуду?

И я уверен — он победит эту чуму и снова соединит наши народы. Но если этого не будет, если эта зараза нас перекосит, умрем непобежденными, вот за таким дружеским столом. Пусть скажут будущие поколения: «Были во время чумы такие-то старики, они продержались!» Вот за это мы выпьем!

Старики выразили восторженную надежду погибнуть именно за таким столом, а не иначе. Они бодро выпили и даже довольно бодро закусили, как бы запасаясь силами перед нашествием чумы.

— Хватит о политике, — раздраженно прогудел старый актер, словно кто-то другой, а не он говорил о политике. Он отодвинул бокал и вдруг с лукавой усмешкой положил руку на плечо Михаила Аркадьевича: — Слушай, Миша, ты объездил полмира. Ты знал европейскую женщи-ну, русскую женщину, кавказскую женщину. Скажи нам, ради Бога, какая из них самая лучшая?

— Не обидитесь, господа? — орлом приосанившись, спросил Михаил Аркадьевич и, как бы для полной свободы своей воли, сбросил руку старого актера.

— Нет! — хором ответили старики, показывая, что ради истины готовы рискнуть репутация-ми своих старушек.

Михаил Аркадьевич зорко оглядел застольцев, как бы взвешивая возможности сопротивле-ния. Взвесил, выпалил:

— Лучшая женщина в мире — японка!

— Как японка?! — растерялись старики, совершенно не ожидая удара с этой стороны.

— Вот тебе, Глухарь, и Света из Одессы! — гуднул старый актер.

Глухарь, опершись на руки, наклонился над столом, видимо готовясь к атаке. Старики ответили на эту реплику дружным хохотом, словно радуясь, что именно Света из Одессы оказалась дальше всех от японок, что сильно облегчало участь их собственных старушек. Впрочем, географически так оно и было: примерно на пол Черного моря Света из Одессы проигрывала спутницам застольцев. Возможно даже и спутнице самого Глухаря.

— Лучшая женщина в мире — японка! — снова воскликнул Михаил Аркадьевич, как бы не давая никому возможности сослаться на то, что он чего-то недослышал.

Старики снова дружно расхохотались, глядя на боевую позу Глухаря, который всё еще готовился к атаке.

— Как любовница или как домохозяйка? — прокричал Глухарь сквозь дружный хохот стариков, надеясь при помощи такого уточнения хоть что-нибудь спасти для Светы из Одессы.

— Во всех смыслах! — не оставил никакой надежды Михаил Аркадьевич.