— Чего вы хотите от меня?! Денег? Но я окончательно ограблена, — она остановилась и растерянно глянула на меня. — Но только не говорите моей невестке, что у меня нет ничего. Тогда я больше не увижу Ронни...

Я был уверен, что она ошибается, но не хотел спорить с нею. Вместо этого я спросил:

— Кто же вас ограбил, миссис?

— Я не желаю говорить об этом!

Я взял с туалетного столика карточку Килпатрика так, чтобы она видела это.

— Если кто-то шантажирует вас, миссис, вы имеете возможность покончить с этим...

— Я же сказала, что не хочу говорить об этом! Я никому не могу доверять! После смерти отца — никому!

— Вы хотите, чтобы так продолжалось?

Она взглянула на меня горьким недобрым взглядом.

— Я не хочу, чтобы продолжалось что бы то ни было. В том числе и жизнь. А меньше всего — этот разговор, этот инквизиторский допрос!

— Я тоже не получаю от этого никакого удовольствия.

— Ну, уходите же! Я больше не вынесу!

Она стиснула поручни кресла с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и тяжело встала. Мне не оставалось ничего иного, как выйти из палаты.

Прежде чем вернуться в прозекторскую, мне необходимо было восстановить силы. Я отыскал дверь на узкую запасную лестницу и принялся не спеша спускаться. Бетонные ступени с серыми металлическими перилами, замкнутые в бетонном коробе без окон, напоминали тюрьму своим унынием и непоколебимостью. На половине спуска я приостановился, пытаясь представить себе миссис Броудхаст в тюрьме.

Собственно говоря, свое задание я выполнил в тот момент, когда вернул Ронни его матери. Все, что я мог сделать дальше, было неизменно отвратительно и болезненно. Я не ощущал необходимости доказывать любой ценой, что миссис Броудхаст убила своего мужа. Жажда справедливости остывала в моей груди по мере того, как я старел. Теперь для меня был внятен голос защиты ценностей, более заслуживавших того. Несомненно, человеческая жизнь принадлежала к ним. Но Лео Броудхаст был убит в состоянии аффекта много лет назад, и я очень сомневался, что какой бы то ни было суд присяжных признает его вдову виновной в чем-то более тяжком, чем убийство в состоянии частичной вменяемости.

Что же касается остальных убийств, то весьма неправдоподобно, что миссис Броудхаст имела причины убивать сына и физическую возможность убийства Элберта Свитнера. Я убеждал себя, что мне абсолютно все равно, кто их убил. Но мне было не все равно. Все в этом деле раскручивалось по спирали, которая, словно эта лестница, неуклонно выводила в светло-зеленый коридор, где за дверями с предостерегающей надписью доктор Силкокс допрашивал своих молчаливых свидетелей.

Я пересек кабинет и открыл стальные дери секционной. На цинковом столе, в свете рефлекторов лежало то, что осталось от Лео Броудхаста. Силкокс осматривал череп, классические линии которого были единственным свидетельством того, что когда-то Лео был красавцем. В полутьме, у стены, стояли Килси и помощник коронера Пурвис. Я подошел к столу, пройдя мимо них.

— Следы выстрела есть?

Силкокс поднял глаза от своей работы.

— Да, я нашел вот это.

Он взял со стола свинцовую пулю и протянул ее мне на ладони. Похоже было, что она выпущена из ствола 22 калибра.

— В каком месте пробит череп?

— А он не пробит. Я нашел лишь небольшое поверхностное повреждение, которое не могло стать причиной смерти.

Блестящим кончиком пинцета он указал на небольшую бороздку от пули на черепе.

— А что же стало ее причиной?

— Вот это.

Он подтолкнул в мою сторону бесцветный треугольничек, звякнувший о поверхность стола. В первое мгновение мне показалось, что это наконечник индейской стрелы. Но взяв его в руку, я понял, что это кончик кухонного ножа.