– Да, сэр. – Не успел я вымолвить эти слова, как он заключил меня в объятья и чуть не задушил, прижимая к облаченной в шелка груди.

– У вас удивительная память, – пробормотал я. – Ведь прошло не меньше пятнадцати лет…

Он разжал объятья, но все еще удерживал меня рукой за плечо. Затем повернулся к директору и не без гордости сказал:

– Я учил его… э-э…

– В третьем классе, – подсказал я.

– Ну конечно! – воскликнул он. Казалось, даже встреча с давно потерянным сыном не могла бы обрадовать его больше.

– Он наша надежда и опора, – сказал директор в топ министру. Это была его первая похвала за все время моего пребывания в школе.

– Одили Великий, – пошутил министр, все еще задыхаясь от восторга. – Где же ты пропадал все это время?

Я ответил, что окончил университет и вот уж полтора года преподаю в школе.

– Молодей! – похвалил он. – Я знал, что он получит университетское образование. Я всегда говорил его одноклассникам, что Одили станет большим человеком и им еще придется величать его «сэр». Что же ты не дал знать, когда кончил университет?

– Видите ли… – отвечал я, стыдно признаться, весьма польщенный. – Министры такие занятые люди…

– Занятые? Ерунда! Да будет тебе известно, что министр – только слуга. Как бы он ни был занят, он всегда к услугам хозяина. – Все вокруг засмеялись и зааплодировали. Нанга похлопал меня по плечу и велел непременно подойти к нему после приема. – А по то прикажу привести тебя под конвоем.

Я стал героем дня. Голова у меня пошла кругом. Все вокруг казалось каким-то нереальным, голоса доносились словно издалека. Я понимал, что должен быть зол па себя, но злости не было. Я даже поймал себя па мысли: уж не подходил ли я к политике со слишком строгими мерками, которые к ней неприменимы. Но вот я вернулся к действительности и услышал, как министр говорит одному из учителей:

– Это прекрасно. Порой я жалею, что оставил педагогическое поприще. Хоть я теперь и министр, клянусь богом, я чувствовал себя счастливее, когда был учителем.

У меня отличная память, и все же я сам не понимаю, как мне удалось запомнить слово в слово все, что говорил в тот день министр. Я мог бы от начала до конца воспроизвести речь, которую он произнес чуть попозже.

– Видит бог, – продолжал министр, – я поныне жалею об этом. Что может быть благороднее профессии учителя?

Тут все прямо-таки покатились со смеху, в том числе достопочтенный министр, да и я сам. Этот человек отличался бесподобной самоуверенностью. Только он мог позволить себе такую рискованную шутку – если, конечно, он и в самом деле думал пошутить, – когда повсюду среди учителей царило нескрываемое недовольство. Но вот смех утих, и мистер Нанга, вновь перейдя на серьезный тон, доверительно сообщил:

– Можете не сомневаться, те из членов кабинета, кто когда-нибудь работал в школе, сочувствуют вам всей душой.

– Кто был учителем, всегда им останется, – сказал старший преподаватель, поправляя рукава своей вылинявшей мантии.

– Золотые слова! – заметил я.

Мне хочется думать, что это прозвучало саркастически. Чтобы понять, какой притягательной силой обладал этот человек, нужно было испытать ее действие на себе. Будь я суеверен, я бы сказал, что его амулетом было обаяние.

– Только учителя могут оказать такой прекрасный прием. – Он повернулся к приехавшему с ним корреспонденту: – Посмотрите, какое стечение народа!

Корреспондент тотчас выхватил записную книжку и принялся что-то строчить.