— Не имеет особого значения, что думают ее родители. Бедное дитя вовлекли в постыдное и грешное дело и сделали ее причиной смерти великого пророка. Она правильно сделала, что оставила свою порочную мать и приемного отца, безумного и развратного, судя по тому, что я о нем слышала. Теперь она моя сестра, а поскольку ей нужна мать, ты, благословенная, поступила бы правильно, если бы отнеслась к ней, как к дочери.

Услышав это, мать Иисуса сказала со вздохом:

— С радостью. Но есть закон, и есть права настоящих матерей, пусть и порочных. И есть военная сила и сила людей, имеющих власть. Я предвижу большие неприятности.

— Неприятности будут всегда, — просто ответили Мария Магдалина. — И правда то, что женщинам, следующим за Иисусом, пора объединиться перед лицом грядущей беды и самим стать армией. Именно этому делу мы, те немногие, кто здесь находится, себя посвящаем, и наша первая обязанность — сделать так, чтобы эта армия росла. Может быть, у нас и будут неприятности, но разве мы не дочери Того, Кто Явился, и не храним в себе силу его духа?

Мать Иисуса согласно, но с печалью в глазах кивнула. Ее тревожили нехорошие предчувствия. Ей казалось, что проповедническая деятельность ее благословенного сына непременно приведет к судебными неприятностям. И она еще более утвердилась в своих опасениях, когда узнала, что Иисус пошел на ужин в дом какого-то римского центуриона по имени Секст и по дороге подвергался осмеянию и угрозам со стороны зелотов, которые провожали его криками: «Подхалим! Дружок врага! Римский еврей!» — и швыряли в него камни. Но на ужин Иисус все же явился, ел там римские блюда и цитировал римских поэтов. Назад он возвращался в сопровождении всех своих двенадцати учеников, которые ворчали по поводу его безрассудной смелости и его явного стремления довести дело до суда, хотя и были довольны тем, что он наконец отказался от проповедования в Храме. Иисус намеревался оставаться в Гефсиманском саду или в летнем домике со своими учениками, проповедуя им, молясь, ожидая какого-то таинственного события, которое он не называл, обронив однажды по этому поводу всего несколько слов — что-то вроде «когда меня заберут» или «когда меня убьют».

Это произошло незадолго до наступления Пасхи. В тот день во дворе Храма Иуда просил милостыню для бедных. К нему подошел Зара, который начал с того, что дал ему серебряную монету, и сказал:

— Ты должен пойти со мной. Грядут важные события. Твой человек сейчас вне опасности?

— Благодарение Богу, мой учитель в надежном месте. До Пасхи он проведет время в уединении. После Пасхи будут новые планы.

— Я разделяю твое чувство благодарности к Богу. А теперь пойдем ко мне. Там будет один очень важный человек, с которым тебе необходимо встретиться.

В доме Зары их ждал человек незаурядной внешности, одетый в серый плащ с откинутым назад капюшоном. Услыхав его имя, Иуда тотчас же опустился на колени и попросил благословения.

— Встань, сын мой. Ты не нуждаешься в моем благословении. Я слышал, ты живешь праведной жизнью. Полагаю, Зара, сначала мы могли бы выпить вина.

Принесли вино. В комнате, где отсутствовали какие-либо украшения, но было множество свитков, написанных на трех языках, Иуда, Каиафа и Зара расселись вокруг простого стола и начали беседу. Каиафа сказал:

— Я хотел бы больше узнать о его опасениях по поводу смерти. Расскажи нам об этом подробнее, сын мой.

— О сих вещах он говорит постоянно. О том, что будет отвергнут священниками Храма, фарисеями и саддукеями, зелотами, даже простыми людьми, которых он исцелил. — Иуда сделал небольшой глоток сухого фалернского и повторил: — О том, что будет отвергнут. О собственной смерти. Он все время говорит об этом.