Большое исхлестанное тело Иисуса (на его голове так и осталась эта корона из терновника, которую никто не догадался снять) обвисло, истекая кровью. Мастера своего дела, потирая руки, с гордостью посмотрели вверх. Но старший палач сказал:

— Нехороший это способ. Старый лучше.

Арам умер быстро. Возможно, смерть наступила в результате сердечного приступа. Иовав же оставался в живых достаточно долго, и у него успело пропасть желание принадлежать к партии зелотов.

— Ты… ты виноват в том, что мы оказались здесь, ублюдок, — выдохнул перед смертью Арам. — Царь, да? Сын Божий? Себя спаси. И спаси нас в то же время.

— Вы спасены, — ответил Иисус, — но не так, как это происходит в мире.

Иовав сказал:

— Что ты сделал плохого? Я не могу сказать, что ты делал что-то неправильно. Не забывай про меня, позаботься обо мне. Я не такой плохой. Я работал для Царства. Некоторым образом.

— Ты будешь со мной, — ответил Иисус.

Арам издал хриплый горловой звук, и голова его безжизненно поникла.

— Скончался, — произнес Иовав. — Бедняга! Сделал все, что было в его силах.

У легионеров, которые составляли внутреннее оцепление вокруг крестов, смерть Арама особого интереса не вызвала.

— Одним стало меньше, — заметил Кварт.

Они играли в кости на цельнотканое одеяние Иисуса, которое презрительно швырнул им командир, — он ушел, чтобы приискать какую-нибудь винную лавку и подходящее место для отдыха.

— Дорогие мои детки, — заговорил Кварт нарочито дрожащим, старческим голосом, — я получил это одеяние, когда служил императору в Палестине. Оно принадлежало еврейскому царю. Очень был большой человек. Очень высокий.

Они посмотрели вверх, задрав головы. Им показалось, что Иисус глухо произнес какое-то слово.

— Ничего не понимаю, — сказал Руфон. — Бормочет что-то по-гречески. Говорит, пить хочет, или что?

— Дай ему того вина, — сказал Метелл.

— Да оно уже почти превратилось в уксус.

— Он ничего не чувствует. Обмакни что-нибудь в вино и подай ему на острие копья.

— Смочи это цельнотканое одеяние, или как там его называют.

— Ну уж нет, — не согласился Кварт. — Оно особенное. Их жрецы такие носят. Несколько монет стоит. Вещь дорогая.

— У меня есть подозрение насчет этих твоих костей, — произнес Метелл. — Я бы сказал, что они у тебя утяжеленные.

Кварт пожал плечами. Руфон вздохнул, смочил окровавленную одежду, опустив ее в кувшин с вином, затем свернул, нанизал на копье и, привстав на носки, попытался поднести сверток, с которого падали капли, ко рту Иисуса, но тот отвернулся.

— Ты уж прости, приятель, но это все, что у нас есть, — сказал Руфон.

Иисус снова что-то произнес.

— Что он говорит-то?

— Все бормочет: «Или, Или». А может, еще что. Сперва вроде на одном языке, потом на другом. Ну почему они не могут говорить на нормальной латыни, как мы?

Зара, Аггей и Аввакум, чье положение давало им доступ к месту казни, стояли рядом, поскольку умирающему еврею теоретически предоставлялось право отойти в мир иной под звуки молитвы. Они услышали слова Иисуса, но Аггей истолковал их неверно:

— Он звал Илию. Просил Илию спасти его.

— Нет, — не согласился Зара. — Он цитировал псалом. Спрашивал Бога, почему он покинул его. — Затем уже более мягко: — Писание у него всегда на устах.