Небольшой скрюченный человек по имени Исаак заметил:

— Знаете старую поговорку? Сделаешь шаг, и придется прыгать через ров.

— Выбора нет, — молвил еще один человек. — Какой смысл в этих разговорах? Я вот что скажу: те, которые громче всех кричат, быстрее всех соглашаются.

— А я не собираюсь никуда ехать, — заявил Иофам, и все обернулись в его сторону. — У меня и тут дел хватает. Работа. Хлеб вот надо печь…

— Здесь его некому будет есть, — заметил Бен-Они.

— А я все равно не собираюсь, — повторил Иофам, но все смотрели на него с сомнением.

Как и ожидалось, когда наступил день отъезда в города, из которых вели свое происхождение разные роды, Иофам едва ли не первым пришел к тому месту у городской стены, откуда должен был отправиться караван, державший путь на юг. Иофан, естественно, объяснял каждому, кто соглашался его выслушать, что истинной целью его отъезда было намерение заявить протест на самом высоком уровне. Был ясный, безоблачный день, не очень жаркий. Сцена отъезда представляла собой картину всеобщей суеты и спешки. Среди уезжавших было заметно некоторое возбуждение, даже воодушевление, поскольку любое изменение, пусть даже поначалу встреченное с негодованием, в итоге всегда в той или иной мере приемлемо для людей, жизнь которых проходит безрадостно и уныло. Верблюды, позванивающие колокольчиками. Ослы. Дорожный скарб. Бегающие друг за другом дети. Хозяин каравана, который размахивает палкой и криками сзывает своих подопечных. Вслед за рабби Гомером все произнесли молитву путешественников: «Благословен будь Предвечный Господь, царь земной и небесный, в чьи руки путники вверяют жизни свои».

Мария, которую бережно поддерживал Иосиф, не без труда вознесла свое тяжелое тело на осла, позаимствованного на время у соседей (старой Малки уже не было в живых, та же участь постигла и старого Хецрона). Елисеба, служанка, которую взяла в дом еще мать Марии, сомневалась относительно своего происхождения, но настаивала, что ее род из Назарета. Здесь она и останется, чтобы присматривать за домом и за животными. А если эти негодяи, что занимаются переписью, захотят ее видеть, то они знают, где ее найти. Женщины, стоявшие неподалеку от Марии, обсуждали ее состояние:

— Когда она вернется из Вифлеема, будет на несколько фунтов легче.

— Судя по ее животу, я сказала бы, что у нее будет девочка. Я в этом разбираюсь. Еще ни разу не ошиблась.

— Всегда бывает первый раз, дорогуша.

Раздался звук рога, отставшие увальни бросились занимать свои места в длинной веренице путников, и караван двинулся в сторону южной границы Галилеи. На исходе дня, когда по левую руку от идущих в Вифлеем людей, к тому времени уже довольно уставших, садилось солнце, они затянули песню, посвященную уходящему дню. Много лет назад ее придумал пастух по имени Нафан, давно уже умерший. Если говорить в общих чертах, то песня была о том, что ноющие ее — потомки Давида, пастуха, ставшего царем, и что они хотят, дабы дух Давида охранял их в пути. Слова ее были приблизительно такие:

Они произнесли молитву благодарения за благополучное окончание дневного путешествия и молитву, в которой смиренно просили Бога оберегать свой народ в наступающей ночи, защитить их от грабителей, убийц, диких зверей, от блуждающих злых духов и от холода в животе. По обочине дороги были зажжены костры. Иосиф и Мария отпустили ослика пастись и принялись за свою нехитрую еду — сыр и твердые лепешки, которые они запивали вином, разбавленным водой. За ужином Иосиф спросил:

— Ну как ты, дорогая?

— Хорошо, но чувствую тяжесть.