Я хлебаю безвкусные мутные сопли и поглядываю по сторонам. Что-то нехорошее происходит в столовке – и мне это совсем не нравится. Я это чую нюхом – не зря же я Лис. Интересно, почему черных ублюдков сейчас меньше? И почему оставшиеся жрут так уныло и грустно? Где обычные смешки, где веселый гогот и радостные морды за столами? Скорее всего, у капо сорвалось какое-то дельце. Либо, что куда вероятнее, кто-то из них попался на воровстве. Итог понятен и закономерен – компост. Капо тоже идут на компост – сое похрен, на каком белке расти. Иногда машины, находя причину, наказывают своих псов – и, сдается мне, сегодня именно такой день. И игнорировать это нельзя – просто потому, что капо в итоге обязательно найдут, на ком сорвать злость.

А еще – и это беспокоит меня куда сильнее – две камеры, что я засек в начале ужина, совершенно точно продолжают пялиться на меня. Одна из них закреплена на правой стене, другая – на левой. И я чувствую себя зажатым в тиски. Почему мне такое внимание?.. Да что ж это, с-с-сука, творится?!..

– Закончили прием пищи!

Я безо всякого сожаления отодвигаю тарелку и поднимаюсь. Сегодня можно было забить на ужин вовсе – уже этой ночью нас ждет вкусный душистый крысиный шашлык. Я представляю себе, как вцепляюсь в него зубами, рву, жую, глотаю, запивая «Спотыкачом» или «Дохлоньяком» – и мой желудок издает протяжный голодный рык. Желтый, стоя рядом, откровенно ржет и похлопывает меня по плечу.

Вечер – время крыс. Наше время. Личное время с девяти до одиннадцати – свет становится слабее, частично скрывая от дежурного надзирателя то, что происходит в камере. Он, поигрывая резиновой палкой, прогуливается в проходе, время от времени заглядывая через решетку – но сумрак укрывает нас от его хмурого взгляда. Войти же внутрь в одиночку, без поддержки своих ублюдочных черных товарищей… на это решится только идиот. Чревато. Потом отряд наверняка частично вырежут – но твое бездыханное тело уже будет валяться под нарами, и тебе на эту месть будет уже наплевать.

В камере душно. Она парит взмыленными за день телами, непросохшими койками, бельем, отмытыми в который раз полами. Камера свои два часа как бы отдыха тратит правильно. Уже опалена паутина, уже помыт пол и наведен порядок. Уже подшивается одежда – за исключением пары-тройки опущенных водолазов, номера нашего отряда стараются следить за собой. Уже развешены для просушки серые полотнища, которые заменяют нам простыни – каждый номер вешает ее словно штору, отгораживаясь на своих нарах от внешнего мира. Никто не против – для проведения личного времени это разрешено. Волглые, напитавшиеся влаги, простыни тяжело висят на нарах, на это время надежно укрывая обитателя ячейки от сторонних глаз. Что он делает там? Может, дрочит. Может, вскрывает себе вены. А может, жрет втихомолку утыренный с кадавра припас… Мы не знаем.