Где-то там, на отдельной полке, Армен хранит летопись Гексагона. Он вел ее до моего появления, ведет сейчас и продолжит вести дальше, когда я сдохну. Зачем – вряд ли кто знает. Но… нам нравится этот факт. Армен внесет нас в свою огромную тетрадь, сшитую шнурами из разномастных бумажных блоков, когда-то бывших чистыми – и память о нас останется навсегда. А это стоит очень дорого. Наверно, потому Армен и живет в отдельных апартаментах, жрет что хочет и говорит почти все, что желает.

Иногда он желает поучить нас чему-то мудрому – и никто не отказывается. Иногда в его странных историях – порой смахивающих на проповеди или похожих на байки и частенько являющихся форменным издевательством над разумом большинства крыс, – проскальзывает что-то дико правильное и очень умное. И нередко он пытается донести в рассказах то, что не хочет или не может сказать впрямую… Многие этого не понимают – но кто-то прислушивается и выуживает из цветастого вороха непонятных имен, названий и понятий что-то полезное. Но я уже понял эту его особенность и стараюсь не пропускать такие моменты – сидеть, не отсвечивая, и слушать. Я даже могу пожертвовать временем с Лаской – ведь она дает только свое тело, а Армен делится мудростью. Пусть порой и не всегда понятной.

– Здравствуй, Армен.

– Ну здравствуй, Тесей.

Вот он всегда такой. Уж как назовет непонятным имечком – так назовет. Я у него был и Рейнаром, и Локи, и Ходжой, еще кем-то… Все, мол, от того, что я хитрый и чуйку имею. А я и не спорю, ведь чуйка и впрямь в наличии.

– Тебе.

Армен бережно берет карандаш, крутит в пальцах, любуется.

– Щедро, мальчики, щедро…

– Все для тебя, Армен.

– Присаживайся, – он хлопает ладонью по одному из своих кресел, собранных из частей малых механизмов, обитых минеральной ватой-утеплителем и обтянутых брезентухой. – Присаживайся, подымим.

Первая страсть Армена – слухи и информация, стекающаяся к нему со всего Гексагона. Вторая – кальян. Кальян собирали четырьмя камерами. На Конвейере отыскали несколько больших ламп, слепили из них настоящий стеклянный сосуд, украсив латунью и чем-то типа выжженных узоров. Это было самое сложное. Самое простое – сделать производные для дыма. Но тут вмешался Док, заинтересовавшийся новым способом поиска нирваны – и теперь Армен обеспечен дымом по самое небалуйся.

Я, как всегда, отказываюсь – но Армен не расстраивается. Ему ж больше достанется.

– Какие новости?

Я ухмыляюсь. Сначала – вопросы. Порядок не меняется никогда. Летопись ждет, и Армен жаждет заполнить хотя бы еще одну ее страничку.

– Да вроде и нет особых вестей…

– Говорят, капо-два кинул бугров Второго в изолятор… – хитро улыбается Армен.

Я киваю.

– Есть такое. У нас в отряде новичка завалили. Придушили – и на перекладине подвесили.

– Виновных, конечно, не нашли… – понимающе кивает Армен.

Конечно, не нашли. Кто из крысюков признается в содеянном? Отрицалово – наша главная доблесть. Не я это, волки позорные! Бля буду, не я! А кто – не знаю! А там хоть с говном меня сожрите, все равно не скажу.

– Не, не нашли, – ухмыляюсь я. – Тишком все провернули. Ни один крысюк не чухнулся.

Армен снова кивает. Он знает порядки – но читает между строк и все прекрасно понял.