— Неужели? — он взглянул в зеркало над кухонной раковиной, и то, что он увидел, заставило его побледнеть. Волосы торчат дыбом, брови тоже, словно он долго трудился, чтобы превратить себя в хэллоуинского черта. Лицо припухло, кожа кажется шероховатой, старой. Рот кривится неизвестно из-за чего. Он попробовал пригладить волосы и собраться, расслабить мышцы лица.

— Думаю, я немного напряжен, — сказал он. — Извини, что я не сдержался.

— Погоди минутку, — сказала Пегги, на лице ее отразилось понимание. — Ты не вернул пенни, да? Конечно, ты все еще испытываешь чувство вины. Оно будет грызть тебя целый день.

— Разумеется, я вернул его, — солгал он. — И кошелек, и все прочее. Ничего меня не грызет. Я отлично себя чувствую.

— Хорошо, — она оставила эту тему. — Я пойду пошью. Кстати, какие еще четыре?

— Четыре чего?

— Остальные четыре неоспоримых доказательства?

— Сейчас придумаю.

— Тогда ответь мне вот на какой вопрос: ты заезжал в магазин?

— Нет. Я совсем забыл про яйца. Но я куплю их. Не вздумай идти сама, я просто взбешусь. — Он улыбнулся жене, хотя внезапно осознал, что говорит неправду, что улыбается фальшиво, что это не первая его ложь, и в какой-то момент уже готов был рассказать все: про деньги в парке, десятицентовики, жемчуг, непонятное решение не возвращать миссис Фортунато кошелек, потому что это…

Он не мог точно сказать, что «это». Однако ощущение было тревожным, достаточно тревожным, чтобы удержать от поспешности. Пока он не поймет, сказал себе Мейсон, он будет прислушиваться только к собственным советам. Фраза понравилась ему необыкновенно — к собственным советам. В ней была мудрость, как во всех старинных непритязательных фразах. К чьему же совету и прислушаться, как не к собственному?

Он вдруг понял, что Пегги что-то говорит ему, поднимаясь по лестнице.

— Что? — переспросил он.

— Я сказала, дай мне время до шести.

— Хорошо, — согласился он.

Когда она ушла, он взял свою книгу, вытащил из буфета бутылку, вышел через заднюю дверь, тихонько прикрыв ее за собой, и нырнул в гараж. Включил свет над верстаком. Не надо устраивать иллюминацию, это могло только привлечь внимание Пегги. Он вытащил из ящика сосуд с жемчужинами. Они были чертовски большими, некоторые размером с ноготь большого пальца.

Три удачи за один день, Господи! Четыре, если считать пенни. Что об этом скажешь? Один раз — удача, два — чертовское совпадение. Но третий означал нечто большее, в третьем случае была магия — план, модель, голый факт, твердый и яркий, как бриллиант. Бриллианты! Эта мысль привела его в восторг. Корзинка отлично ограненных бриллиантов — вот это фокус! Он был бы счастлив. Не то чтобы он презирал жемчуг — вовсе нет, — но пригоршня бриллиантов совсем другое дело.

Он осторожно налил полную чашку вина, торопливо прочел абзац в книге и опустил в чашку одну из самых маленьких жемчужин. Вино почти сразу же помутнело, как будто жемчужина превратилась в эмульсию. Мейсон, словно зачарованный, наблюдал, как поверхность вина целых полминуты бурлила, прежде чем успокоиться и снова стать прозрачной; слабое остаточное изображение жемчужины, казалось, застыло на дне чашки, словно луна в ночном небе. Понемногу вино стало прозрачным, и он увидел, что жемчужина полностью исчезла.

«Вот и все», — произнес он вслух и выпил вино за Клеопатру. Он подавился, его чуть не вырвало от уксусного привкуса испорченного вина, и он понял, что уже пьян, как сапожник, жемчужный напиток ударил ему в голову.