Я слушаю песню моря с радостью, и все матросы, без сомнения, разделяют мои чувства. Никто из них не спит, все смотрят на бегущие волны и восходящие звезды.

Но всякое счастье преходяще, особенно счастье моряка, осмелившегося возрадоваться благоприятной погоде. С юга набегает долгая зыбь, и корабль начинает сильно раскачивать. Белые барашки, обдающие нас пенными брызгами, предвещают надвигающийся шторм. Северный бриз слабеет и угасает. Наступает затишье, только молчаливая зыбь продолжает набегать с юга. Но породивший ее ветер не заставит себя ждать. Нужно поднять и до отказа натянуть шкот, чтобы не слишком отклониться от курса. Почти тотчас же налетает свирепый юго-восточный ветер, который предвещали волны.

Я приказываю сменить большой парус на маленький в ожидании бури, ибо ветер крепчает. Я бы дорого дал за этот ветер во время нашего плавания в Суэц, но тогда он налетал только с севера, теперь же, как назло, дует с противоположной стороны! Ну да ладно, в конце концов моя миссия окончена, и, кроме того, такая погода несвойственна этим широтам и не может стоять дольше одного-двух дней. Но, хотя юго-восточные ветры и не характерны для Суэцкого залива, они неизменно достигают ураганной силы и сопровождаются сильным волнением.

Несмотря на то что, к счастью, еще день и ярко светит солнце, я не питаю никаких иллюзий: этой ночью нам придется сразиться с бурей. Бесполезно ложиться в дрейф, лучше переждать непогоду у берега, под защитой мыса Абу-Доредж, до которого рукой подать.

Заброшенная бесплодная земля Египта переливается золотистыми тонами, но уродливая телефонная линия, бегущая берегом моря, нарушает очарование ее величественного безлюдья. Передо мной расстилается унылая бездушная местность, ощетинившаяся бетоном.

Узкая полоска пляжа, отделяющая море от каменистой пустыни, усеяна странными предметами. Я различаю в бинокль причудливую свалку всякой всячины, нанесенной течением с помощью северных ветров. Для праздных моряков, ожидающих перемены погоды, нет ничего более увлекательного, чем рассматривать подобные дары моря.

На краю пустыни, у подножия скалистых гор с безводными оврагами, на фоне иссушенного солнцем безучастного к жизни пейзажа эти жалкие отбросы становятся волнующим символом недолговечной судьбы плодов человеческого труда перед лицом вселенной.

Чего тут только нет: щетки, вешалки для полотенец, разбитая мебель, циновки и пустые ящики со всех уголков света: из Японии, Норвегии, Константинополя, Марселя, Австралии и Канады… Самые старые из них, оттесненные от моря и потерявшие свое лицо, уже рассыпаются в прах. Другие, только что вынесенные волнами на берег, каждый день омываемые приливом, сияют на солнце, гордо являя взору свою принадлежность к той или иной досточтимой компании, например, к фирме Дюран и К°, словно это может придать им вес в глазах равнодушной к ним пустыни. Но мало-помалу буквы тускнеют, и ящик, точно утративший иллюзии, стареет и превращается в кучу трухлявых досок, еще напоминающих о могучем дереве, срубленном топором человека. Затем дерево, хранившее память о прошлом, в свою очередь обращается в прах, и ветер развеивает его по пустыне. Такая же участь постигнет когда-нибудь и славную фирму Дюран, и любые плоды трудов человеческих, а холмы будут все так же отбрасывать тень в глубь безводных оврагов.

XL

Шаррас

После девятидневного плавания при попутном ветре мы выходим в спокойные воды Дахлакского архипелага. Я вижу вновь те самые места, где несколькими годами раньше овладевал ремеслом ловца жемчуга. Вдалеке по-прежнему виднеются знакомые силуэты фелюг ныряльщиков, бросивших якорь на зеленых отмелях между плоских островов. Вот большой остров Дахлак-Кебир, приземистые холмы которого появляются из-за горизонта подобно цепочке островков. Перед моими глазами возникает мираж-оазис, где впервые старый Саид Али поведал мне чудесное предание о жемчуге — каплях росы, на которых волшебный свет луны запечатлел отблески радуги… К этим воспоминаниям примешивается ностальгия, возрастающая по мере того, как приближаются высокие антенны радиостанции Массауа.