– Как мог его видеть Мелик? Ведь ты пошёл его известить уже после того, как я прибежал.

– Ты не мудри, Давлят, раз Мелик говорит, что видел, – значит видел. Будут спрашивать, ты тоже скажи, что видел.

– Скажу так, как было.

– За Хайдара хочешь заступаться?

– При чём тут заступаться?

– Если никто не видел, тогда какое же доказательство, что убил Хайдар, а не кто-нибудь другой?

– Но ведь ты же видел.

– Один человек видел, это мало. Хайдар, наверное, будет оправдываться. Начнётся разбирательство, будут меня таскать по следователям как единственного свидетеля. Знаешь сам, какая возня с судом. А так, если видели три человека, – всё ясно, и беспокоить никого не будут. Что тебе, подтвердить трудно? Хочешь меня, старика, в это дело впутать?

– Зачем я буду врать?

– Прибеги ты на три минуты раньше, ты бы видел. Подумаешь, большой обман – три минуты! Я уже всем сказал, что ты видел. Будешь отнекиваться, меня запутаешь. Выйдет, я врал. Начнут допытывать: а почему, зачем, – конца не будет. Мало ли я раз говорил неправду, чтобы тебя в ненужные дела не ввязывать? Раз ты такой правдолюбец, не надо было и тогда соглашаться…

С того дня, как увели Хайдара милиционеры, заглох о нём всякий слух. Говорили, что будут его судить показательным судом в кишлаке. Прошло три недели, а о выездной сессии всё ещё ничего не было слышно. Потом кто-то принёс известие, что Хайдара уже судили на обыкновенном заседании в Курган-Тепа, вместе с несколькими баями, обвиняемыми в убийстве уполномоченного РКИ, и приговорили к расстрелу. Приговор уже неделю тому назад приведён в исполнение.

Шохобдин всё ждал неизбежных неприятностей, но никаких неприятностей как будто не предвиделось. Моментами он склонен был усматривать в этом какой-то опасный подвох. Давлят, после случая с Хайдаром, заупрямился, и прибрать его к рукам становилось с каждым днём труднее. Последнее решение правления об отводе лучших земель под хлеб удалось провести с боем, большинством одного голоса Кари Абдусаторова, обработанного предварительно Шохобдином. Хорошо, что день окончательной развязки приближался и тянуть осталось уже недолго.

Гонцы ишана Халика принесли известие, что вооружённое наступление приурочено к первому поливу, точнее – ко дню пуска воды в новый большой канал. Ишан обещал перейти к этому времени Пяндж с двумя тысячами сабель, снести пограничные посты и двинуться вверх по руслу канала, разрушая по дороге новую оросительную сеть. Это должно было вызвать панику в переселенческих колхозах и привлечь их на сторону движения. На Шохобдина и связанных с ним окрестных вожаков возлагалась обязанность разрушить деревянные узлы в верхней части канала, занять городок первого участка и, разоружив охрану, двинуться с востока на Курган-Тепа. Ишан со своими джигитами обещал налететь с запада. Занятие районного центра должно было послужить сигналом к восстанию во всей округе. Ишан предостерегал от повторения ибрагимовых ошибок, запрещал уходить с отрядами в горы, приказывая занимать главные дороги и крупные кишлаки. Только смелые налёты и действия в открытую могли внушить населению веру в силы нового басмаческого движения и перетянуть на его сторону колеблющихся.

Атмосфера в колхозе сгущалась день ото дня. Тюфяк Кари, напуганный оппозиционерами из правления, провалил план отведения лучших земель под хлеб. Давлят на своём председательском месте держался на волоске. Оппозиция подкапывалась под него систематически, явно гнула к перемене всего руководства и, баламутя народ, мобилизовала актив против Шохобдина и его людей. Катастрофа могла разразиться неожиданно и, распылив основные силы, расстроить организованное выступление.

Шохобдин в эти дни спал мало, опасаясь неожиданного удара в спину, расставлял по ночам дозоры и, раньше чем это предписывалось ишаном Халиком, приказал выкопать из ям и раздать оружие.