|
Впрочем, когда привыкла, почувствовала облегчение. Она слишком много говорила в последние годы, и разве ей это что‑нибудь дало, кроме отвращения к себе самой? Вот почему молчание и сдержанные улыбки канадца неожиданно погрузили ее в состояние покоя и избавили от многих старых привычек, две из которых – рассуждать и кому‑то что‑то доказывать, – безусловно, были крайне вредными. Камилла не могла окончательно расстаться с увлекательным миром слов, но хотя бы заставила бездействовать ту значительную часть своего мозга, что прежде отвечала за убеждение других людей. Теперь этот аппарат доказательств тихо ржавел в дальнем уголке ее черепной коробки – усталое чудовище, никому не нужное, теряющее детали аргументов и обломки метафор. Теперь, рядом с молчаливым парнем, который шел своим путем, не интересовался ничьим мнением и не желал, чтобы кто‑то комментировал его жизнь, мозг Камиллы словно проветрился и стал намного легче, как чердак, откуда разом выкинули годами копившийся хлам.
Она быстро записала на нотных линейках несколько тактов. – Если тебе наплевать на них, на этих волков, почему ты хочешь пойти в деревню? Лоуренс шагал взад‑вперед по темной комнате: окна были закрыты деревянными ставнями. Заложив руки за спину, он бродил из угла в угол, задевая светлыми волосами за потолочную балку; у него под ногами то и дело жалобно поскрипывали шатающиеся плитки пола. Домишки южан строились не для здоровенных канадцев вроде Лоуренса. Левая рука Камиллы нерешительно пробегала по клавишам, ища нужный ритм. – Знать бы, кто из них, – задумчиво произнес Лоуренс. – Кто из волков. Перестав играть, Камилла повернулась к нему: – Кто из них? Ты думаешь так же, как все? Что это один волк? – Они часто охотятся в одиночку. Надо на раны посмотреть. – А овцы где? – В холодильной камере, их мясник забрал. – Он что, собирается их продавать? Лоуренс усмехнулся и покачал головой: – Нет. «Нельзя есть дохлых животных» – так он сказал. Это для экспертизы. Прикусив кончик пальца, Камилла погрузилась в размышления. Она еще не думала о том, что следовало бы все выяснить об этом животном. Она не верила в слухи о звере‑чудовище. Речь просто шла о волках, вот и все. Но Лоуренс, вероятнее всего, считал, что во всех этих нападениях виновно одно существо и оно имеет некий облик и некое имя. – И кто же из них? Ты знаешь? Лоуренс пожал мощными плечами, развел руками. – Посмотреть раны, – повторил он. – И что тебе это даст? – Размеры. Пол. Вероятность велика. – Ты кого‑то подозреваешь? Лоуренс прикрыл лицо ладонями. – Сибелиуса, того, огромного, – смущенно пробормотал он, почти не разжимая губ, словно напрасно оговаривал кого‑то. – У него отняли территорию. Маркус, он молодой и наглый. Сибелиус наверняка обозлился. Я его не видел уже несколько недель. А он крутой, этот парень, на самом деле крутой. God. Tough guy. Мог захватить новую территорию. Камилла поднялась, обняла Лоуренса за плечи. – Если это он, что ты можешь сделать? – Усыпить его, закинуть в грузовик и увезти в Абруццкие Апеннины. – А что скажут итальянцы? – Они классные. Гордятся своим зверьем. Камилла встала на цыпочки, поцеловала Лоуренса в губы. Молодой человек опустился на колени и крепко обхватил ее. Может, плюнуть на этого дурацкого волка и провести вот так всю жизнь, в одной‑единственной комнате, вдвоем с Камиллой? – Ну, я пошел, – вздохнул он. В кафе после бурной дискуссии Лоуренса наконец согласились пустить в холодильную камеру. «Траппер», как его здесь называли, – а кто он, как не охотник, или, как говорят в Северной Америке, траппер, если всю жизнь шатается по канадским лесам, – теперь, похоже, переметнулся к противникам. |
