В матримониальном плане она была для него недостижима — Беатриче, парящая где-то в заоблачной вышине, и он был уверен, что эта влюбленность никогда не приведет к взаимным любовным отношениям.

В ней было что-то холодное, неуловимое и сверкающее, как в серебристой рыбе северных морей. Ее красота казалась ей само собой разумеющейся, ей не надо было ее подчеркивать, да она и не придавала ей особенного значения. Одевалась она просто, но стильно.

Он поражался ее мужеству, ее отваге: она взяла долгосрочный кредит, чтобы оплатить учебу по такой ненадежной специальности, как живопись. Тогда он не знал, что она из богатой семьи и что не будет голодать, если художественная ее карьера не увенчается успехом.

Но Паула была далека от мыслей о неудаче. Фредрику до сих пор не приходилось встречать такого целеустремленного человека.

Вначале он был, пожалуй, больше удивлен, чем влюблен. Ее красота его ослепляла, как и сила воли и уверенность в себе. Первой его мыслью было не «я хочу, чтобы она стала моей», а «я хочу быть таким, как она».

Он восторгался ею, как восторгаются идолами поп-культуры или великими спортсменами, и, вероятно, так и остался бы в этом пассивном обожании, если бы не сумел, в конце концов, превратить его в любовь.

Любовь стала той силой, которая заставила его приблизиться к ней, тем шестом, опираясь на который он смог допрыгнуть до ее высот. Она приняла это так естественно, что Фредрик едва мог поверить своему счастью. Как, впрочем, и всему, что было с ней связано.

Ее любовь разбудила в нем силы, о которых он и сам не подозревал. Если Паула говорила, что он что-то может, то он и в самом деле мог. Она сделала так, что он стал смотреть на себя как на мужчину, каким хотел стать.

Очень рано — еще до того, как между ними началась интимная близость, — она представила Фредрика своим родителям. Он был горд тем, что она так серьезно восприняла их отношения. Или, быть может, просто хотела заручиться согласием родителей, прежде чем сделать следующий шаг?

По каким-то причинам Фредрик не спешил представить Паулу своей матери. Когда Паула предложила съездить к ней, он, к своему собственному удивлению, сказал, что его мать не живет больше в городе, а уехала в родительскую усадьбу в Вестергётланде. Как он только до этого додумался?

Как и во всякой лжи, в этой тоже было зерно истины. Его мать родилась и выросла в Вестергётланде и, когда умерла бабушка, унаследовала ее дом. Фредрик с матерью провели одно чудесное лето в этом доме. Конечно, это была не настоящая усадьба, а простая деревенская хижина. Фредрик хорошо помнил простор волнующихся полей и леса, полные черники. В деревне мать стала неузнаваемой — беззаботной, изобретательной, словно на родине в ней проснулось детство, как в девочке, какой она была тогда. Они делили поровну работу по дому — разводить огонь в печке, выгонять на луг корову, — а потом вместе купались в лесном озере с кувшинками. Тогда у него было чувство, что они навсегда поселятся в сельском доме, как многие его друзья.

Но они пробыли там только одно лето. У матери не было ни способности, ни финансовой возможности поддерживать в порядке старый дом, да к тому же она не была единственной наследницей, так как наследство поделили между нею и четырьмя ее сестрами. Было понятно, что дом придется продать. Мать тогда ничего не сказала Фредрику, и тем большим было его разочарование, когда он понял, что дом, собственно говоря, никогда им и не принадлежал.

В своей наскоро придуманной лжи он отправил мать в свой детский рай. В его выдумке она снова жила в том доме, который, правда, в его рассказах стал немного современнее и напоминал скорее помещичью виллу, с большими угодьями, животными и слугами, которые следили за хозяйством, а мать, словно королева, восседала на троне этого «поместья в Вестергётланде».