Ты делал нам мостки для причала. Хорошая работа. Уже четыре зимы прошло, а они как новенькие. Что случилось?
Бьёрн Вальтерссон откашлялся, не зная, с чего начать.
— Речь идет о моих соседях, Фредрике Веннеусе и Пауле Крейц. Два дня назад я обратил внимание, что их автомобиля нет во дворе. Я решил, что они уехали. Или, по крайней мере, один из них. Одновременно я заметил, что в доме раскрыты все окна. Это показалось мне странным. Все-таки сейчас не лето. Тем более если они уехали. Я подошел к их двери и увидел, что почтовый ящик доверху набит корреспонденцией и газетами.
— И что? — нетерпеливо произнес полицейский.
— Я позвонил, но мне никто не открыл. Я повернул ручку, и дверь открылась. Она оказалась незапертой. — Он снова откашлялся.
— Ну и ты вошел в дом, — подсказал полицейский.
— Да. В доме было очень холодно. Я позвал хозяев, но мне никто не ответил. Я увидел, что открыта дверь в каморку под лестницей, откуда доносились какие-то странные звуки. Я заглянул в каморку и увидел, что там кто-то лежит. На стене висел фонарь, и когда я его включил, то увидел, что это мужчина. Он был небрит, и от него ужасно пахло.
— Стоп, — сказал полицейский и потянулся к лежавшему на столе блокноту. — Ты говоришь, что под лестницей лежал мужчина?
— Да, наверное, какой-нибудь бездомный, забредший в пустой дом. Когда я осветил его фонарем, он зарычал и оскалил зубы, как собака. В нем было что-то жуткое. Я испугался и выбежал из дома. Если вы кого-нибудь туда пошлете… дом находится…
— Я знаю, где он находится. Мы сейчас приедем.
Временная мера
Свет. Зелень. Легкий ветерок, нежный, как дыхание, ласкал щеку. Пахло скошенной травой, воздух был свеж и прохладен.
Фредрик сидел на скамейке больничного парка. Он воспринимал все, что видел вокруг, как старого друга, которого он не встречал много-много лет. Было ли это лето таким, как всегда, или оно стало зеленее и красивее? Может быть, сильнее?
Все последнее время он пребывал в каком-то тумане, который рассеивался лишь изредка, и каждый раз это прояснение бывало страшно болезненным. В такие моменты он понимал, что с ним и где он находится, а потом туман снова окутывал его, словно спасительный защитный футляр, замыкавший в себе его исстрадавшуюся душу. Туман берег ее до той поры, когда она окрепнет и будет готова встретить мир со всей его беспощадной жестокостью.
И вот он, этот мир: вязы с сережками, которые слетали с ветвей и, крутясь, падали к его ногам — сухие и плоские, как облатки. Он вдыхал горький запах травы. Слышал смех и голоса людей.
Его психиатр, приятная женщина средних лет, рассказала ему, что его обнаружил сосед, Бьёрн Вальтерссон. Фредрик лежал в каморке, под последней ступенькой лестницы. Лежал совершенно истощенный, высохший и грязный. Он был так грязен, так тощ, зарос такой щетиной, что Бьёрн его не узнал, принял за чужого человека и обратился в полицию.
Фредрик просто не мог нигде застрять — как ему казалось, ибо ни Бьёрн, ни полицейские не увидели там никакого отверстия, куда можно было бы просунуть голову.
Но все же куда-то он сунул свою голову. Иначе и быть не могло, ибо ни один человек не станет по собственной воле лежать много дней без еды и питья. Наверняка он застрял и не мог вылезти.
Фредрик не помнил, как его нашли, как перенесли в машину скорой помощи и как отвезли в больницу. Но он хорошо помнил, что происходило до этого. Он помнил, как бродил по холодному дому и искал Паулу и детей, думая, что они уползли к Кводу.
На самом же деле оказалось, что их в это время вообще не было дома. Паула взяла детей и уехала с ними к своим родителям. Она боялась оставаться в одном доме с Фредриком. Во всяком случае, так она рассказала психиатру, излагая свою версию. |