«В каком смысле работать? Ваша супруга — тоже писатель?»

Супруга — так он написал. Тюльпанов из тех тусклых людей, которые носят галстуки и называют друг друга по имени-отчеству. Они умеют произносить тосты. Лично я ни одного тоста за всю жизнь толком не сказал: всегда путался и сбивался на бормотание.

«Супруга писала стихи, — отвечал я. — Училась со мной на одном курсе в Литинституте. Также переводила чужие стихи. После замужества все это бросила. Ревновала меня к творчеству. Сяду на кухне работать, так выскочит в дверном проеме в ночной рубашке, словно моль какая-то: не могу заснуть, скоро ли ты придешь? Приходилось все бросать и идти в укойку. Трахать это дежурное тело. Утробный человек».

Тюльпанов долго молчал, переваривая мое откровение, затем высказал гипотезу, что я не любил свою жену, а он свою — любил, поэтому и плохо чувствует себя сейчас.

Я ответил, что, может быть, только одну ее в своей жизни и любил. Но пришлось развестись, поскольку мешала писать. Впрочем, я с нею даже и не разведен официально, но это не имеет значения. Жена прислала уведомление о разводе, но я не уплатил штраф, потом потерял паспорт… В общем, зависло где-то, теперь она в другой стране, и все это не важно.

В ответ Тюльпанов завел дискуссию о том, что каждому писателю свое, что одним любовь помогает, другим мешает и т. д. Дискуссия была мне скучна, так как Тюльпанов не был писателем, а какое значение имеет супруга в творчестве графомана, меня не интересовало.

В какой-то момент я взорвался и метнул в его сторону целую горсть бисера:

«Вот что я вам скажу, дорогой Виталий. Я писатель по рождению, пишу, сколько себя помню. Вы-то, я полагаю, писать начали не так давно. Я же очень хорошо знаю, о чем говорю. Писательство требует тех же самых сил, что и общение. Пережив утреннюю эмоциональную встряску с женой, я уже не мог дойти до стола, хотя, само собой, путь до стола — самый короткий из возможных. Я маялся, мучился, в результате — просто пил. Это продолжалось из месяца в месяц, из года в год. Семейная жизнь убивала меня, медленно и методично. А в дальнейшем, уже оставшись один, я понял, что все мои творческие соки высасывает просто общение с людьми, и начал его все больше ограничивать».

Наша переписка с Тюльпановым продлилась несколько дней, затем как-то сама собой сошла на нет.

Полгода спустя

1

Всё это произошло и написалось зимой, когда Венера светила вечером, следуя за Солнцем, сейчас она выходит утром, предвещая восход, и ее видно не с общественной площадки, где я встретил мою злосчастную любовь, а просто из окна моей спальни.

У меня две комнаты и кухня, следовательно — три окна. Одно выходит на север, два — на восток. Повезло мне с окнами: солнце бывает в моем доме лишь в первой половине дня, а самые жаркие, мучительные часы летних закатов я провожу в прохладе и тени.

Рассказываю всякую ерунду, будто бы эти записи предназначаются для кого-то другого, кроме меня, который и так всё это знает. Хотя, в принципе, почему нет? Может быть, кому-то грядущему будут интересны мысли из моего дневника, и опубликуют его, хотя, скорее всего, после мой смерти эти листы найдут прибежище на свалке, такую временную публикацию для всех желающих, пока не сгорят.

Рассказываю, пишу об этом, потому что никак не решаюсь приступить к самому главному — к тому, что произошло со мной вчера.

Я живу в доме-башне, на четырнадцатом этаже (ну вот, опять!) и это, конечно, главная и единственная причина, почему я уже несколько лет не выхожу на улицу.

Лифт в моем доме часто ломается, а я человек грузный, животастый, и подниматься по лестнице для меня — пытка. Еще большая пытка — ждать, пока починят лифт, ибо я не могу ни минуты сидеть без дела.