Фридрих Незнанский. Человек-тень, или Час «икс» для КремневаНепобедимый - Служба внешней разведки – 4
Часть первая ДЕБЮТ
Глава первая
Заместителю начальника Генерального штаба генерал-лейтенанту Митрохину С.А.
ДОНЕСЕНИЕ Испытание экспериментальной бомбы «СК-8» от 03.12.2008 прошло успешно. «СК-8» может быть принята. на вооружение. Начальник полигона «Р-065-Г» генерал-майор Кузьмин О.Л. — Господи, как же меня достали эти горы! — старший сержант Колесников, по прозвищу Седой, сплюнул на землю. — Скажи, Котлета, какого хрена люди платят деньги только за то, чтобы на них посмотреть? Его приятель, за свой неумеренный аппетит прозванный Котлетой, шмыгнул носом. — Они на горных лыжах покататься приезжают. — Ну, вот а ты, — не отставал Колесников, — ты бы стал платить деньги за то, чтобы покататься с гор на лыжах? Котлета глубокомысленно затянулся, выдохнул дым и посмотрел на Колесникова. — Не, я не стал бы. Я вообще на лыжах кататься не люблю. — А на чем любишь? — На санках. И еще на колесе обозрения. — Тогда тебе надо сразу зимнюю полевую кухню, — засмеялся Колесников. — И санки, и за жратвой ходить не надо. И видно с нее далеко. — Да, — подумав, согласился Котлета, — полевая кухня это вещь. Колесников докурил сигарету и щелчков указательного пальца запустил окурок далеко вперед. Окурок описал широкую дугу и приземлился метрах в пятнадцати от них. — Пойдем в казарму, что ли? Все равно здесь делать нечего. Котлета широко зевнул. — А что, в казарме есть чего делать? — Там хотя бы гор не видно, — Колесников снова сплюнул. — Тогда пойдем. Расслабленным шагом солдаты направились в казарму. В казарме царило ленивое уныние. Младший сержант Маврин что-то писал в тетради, Серегин в двадцатый раз перечитывал письмо от любимой девушки Оли, Тимофеев сосредоточенно ковырял в зубах спичкой, двое остальных спали. На вошедших никто не обратил внимание. Колесников уселся напротив Маврина. — Чего, Есенин, все пишешь? Маврин поправил очки и посмотрел на Колесникова. — Я сто раз говорил, Есенин писал стихи. — А ты? — А я прозу. Тимофеев перестал ковырять в зубах. — Херню ты, Есенин, пишешь, а не прозу. Маврин смерил Тимофеева презрительным взглядом. — Тебя, Фурункул, не спросили. — Я тебя предупреждал, не называй меня Фурункулом. — А ты на свою рожу в зеркало давно смотрел? — усмехнулся Маврин. — Как тебя еще называть? Аленьким цветочком, что ли? Все за исключением Тимофеева дружно заржали. Насупившийся Тимофеев, не найдя что ответить, вернулся к дезинфекции собственной ротовой полости. Прыщи были его слабым местом. Они появились на его лице раньше, чем у других одноклассников, и продолжали благополучно существовать на нем, когда у всех остальных уже сошли. Особенную неприятность доставлял один, с завидной регулярностью раз в три месяца вскакивающий прямо на носу. Именно ему Тимофеев был обязан кличкой Фурункул. — И о чем пишешь, Неесенин? — Колесников не оставлял попыток хоть как-то разогнать обуревавшую его скуку. — О разном. О нас. О том, как мы служим. — Чего, писателем хочешь стать? — Ну да, а чего? — Маврин отложил ручку. |
