— А я думал, друже сотник, — вдруг вмешался в разговор Дудинец, — что вы ушли к Бандере ради идеи.

— «Идеи», «идеи»… — передразнил Каленчук. — Мое поле — это что, не идея? Это понять надо! Мне мое государство нужно, чтобы я командовал, а не кто–то. Мне один черт — Бандера или Мельник! Простор нужен — вот что… Ты мне сделай Украину свободной — что будет? Думаешь, я засяду на тутошних песчаных землях? Да мне земли дай, во! Чтобы километры… туда, километры и сюда. А я уж сам соображу, как жить на них. Может, вспашу, а может, завод поставлю! Каленчук все может. Так–то вот!

Посидел несколько минут молча, должно быть представляя себе эти черноземные километры, до горизонта засеянные пшеницей. Мечтательно сказал:

— Вот что это — свое государство!

— Так чего же ты с немцами связался? — спросил Стецкив, не зная, что попал в больное место.

— Да немцы хоть что–то обещали! Кто колхозы разогнал? Немцы. Кто коммунистов вешал? Понимать надо… С немцами можно было договориться; если им не перечить, они и тебе дышать давали…

— Чистая правда, — согласился Стецкив, вспомнив привольное житье полицая. — Чистую правду говорит…

Каленчук зашелестел в темноте бумажкой — готовился закурить. Выкресал огонь, прикурил, на миг осветив свой длинный нос. Спросил Стецкива:

— Так ведь я настоящим хозяином был, а ты? Большевики у тебя вряд ли отняли бы землю… Середняк — по–ихнему. Ну и хозяйничал бы…

— Эва! — возразил Грицко, — У меня с ними одного пути нет…

— Почему?

Стецкив не ответил. Ерзал в своем углу, то ли думая над ответом, то ли не зная, что сказать. Наконец нерешительно заговорил:

— Так у меня такая линия. Оккупация меня в люди вывела. Кто такой был Грицко Стецкив? Хлебороб и крестьянин… А немцы дали мне карабин. Я тогда любого мог застрелить… У тебя карабин, ты и судья! Идешь по селу, а от тебя или прячутся или кланяются тебе. Начальство, пся крев, ничего не скажешь! А еще и угощают… Я знаешь сколько при немцах самогонки выпил? Больше, чем за всю свою жизнь!

Отважный захохотал.

— Первачку бы сейчас! Благодать… — Грицко почмокал языком.

— И я бы выпил, — согласился Каленчук.

Дудинец включил фонарик, полез за нары, отбросил какие–то тряпки и поставил на стол посреди тайника полную поллитровую бутылку самогона.

— Что же ты молчал? — обрадовался Каленчук.

Стецкив, не теряя времени, пододвинул стакан…

— Еще есть?

— Последняя.

Самогон разлили по стаканам. Грицко выпил свою порцию одним духом, Дудинец тоже, а Каленчук отпил только половину, чтобы и потом потешить душу. Первак сразу ударил ему в голову, стало приятно. И забыл, что прячется от большевиков в сырой яме. Откуда–то взялась храбрость, хвастливо пообещал:

— Выгоним красных, будет вам самогону — хоть залейся!

— Это здорово, — почмокал губами Стецкив. — Мне б еще одно…

— Что? — милостиво спросил Каленчук, будто от него и в самом деле зависел раздел будущих благ.