Ксавье впервые почувствовал, как здесь в Лионе ему недостаёт его близких друзей. Не с кем перемолвиться словом. Не с кем поделиться впечатлениями от первых дней работы.

Отправляясь в Лион, Ксавье постарался разузнать, сколько мог, о жизни лионских рабочих. Но сведения эти оказались весьма скудными.

В 1831 году в лионской шёлковой промышленности было занято около сорока тысяч человек. Вместо фабрик работало множество крупных и мелких ткацких мастерских.

Лионские шелка прославили Францию во всём мире, обогатили её казну, а за свою многочасовую работу ткачи получали от хозяев грошовую оплату, на которую они еле могли просуществовать, да в придачу презрительную кличку «каню».

Гроза надвигалась постепенно.

Во время Июльской революции и сразу после неё уменьшилось потребление шёлка. К тому же всё ощутимее становилась конкуренция. Многим местным фабрикантам пришлось закрыть свои мастерские. Безработица была уже не только угрозой, — ткачам пришлось встретиться с ней на деле. Никто из них не мог рассчитывать на постоянный заработок. Не только уменьшилась потребность в шелках, но ещё и мастерки, стараясь угодить хозяину, по своему произволу отказывались давать работу тем ткачам, которые, как им казалось, угрожают спокойствию и слишком независимы.

Письмо домой Ксавье написал тотчас, как прибыл. Но всего несколько строк о том, что он добрался благополучно, хорошо устроился и здоров. Труднее было написать письмо-отчёт о своей новой жизни. Несколько раз он принимался за него, но тут же вычёркивал те строки, которые, казалось ему, могут огорчить Франсуа. Он хотел, чтобы у отца создалось впечатление, будто у Ксавье всё обстоит как нельзя лучше. Но это было не так. Больше всего огорчало Ксавье, что рабочие смотрели на него косо, считая его представителем «хозяина».

Но однажды Ксавье, работавший в конторе, пришёл в мастерскую, когда мастерок упрекал опытного ткача Робера за то, что тот работает слишком медленно. Молодой рабочий на его месте выткал бы больше. Робер защищался, объясняя, что ему самому было бы выгоднее работать быстрее, но он бережёт станок: тот настолько обветшал, того и гляди, развалится. Но мастерок твердил своё и уже начал грозить Роберу увольнением. Но тут вмешался Ксавье. «Я инженер, — сказал он, — и могу подтвердить, что ткач прав. Можно только подивиться, что на этом ветхом станке он вырабатывает такую хорошую ткань». Мастерок злобно буркнул себе что-то под нос, но оставил ткача в покое. А Ксавье поймал обращённые на него одобрительные взгляды других ткачей мастерской.

После этого случая Ксавье почувствовал облегчение и спустя некоторое время написал домой общее письмо отцу и Клерану.

«Дорогой отец, дорогой Клеран!

Я здоров и понемногу привыкаю к новой работе. Хотел бы, чтобы и у вас всё было хорошо. Куантро сдержал обещание, и меня здесь встретили отлично.

Но в Лионе я увидел совсем не то, что ожидал. Правда, по письмам Анри Менье к Жаку я понимал, как тяжела жизнь лионских ткачей, понимал, что они работают без отдыха и срока. Но всё же такой нищеты, какую я увидел собственными глазами, я себе не представлял. Работают даже дети восьми — десяти лет, работают, хочу я сказать, когда нет безработицы.

Вы не можете себе вообразить, какая здесь нищенская жизнь! Её нельзя сравнить с жизнью парижских рабочих, а ведь мы считаем, что те плохо живут. Говорят, когда здесь были “хорошие времена” и ткачи вырабатывали наиболее ценные материалы — бархат и крепдешин, — они получали два франка, а то и больше в день. Но ради такого заработка ткач должен был работать шестнадцать, а то и все восемнадцать часов в сутки. А сейчас здесь такой оплаты не существует. И условия всё ухудшаются.

Отец дорогой, ты напрасно опасался, что рабочие будут меня чураться. Я постарался им доказать на деле, что я хоть и “чужак”, и поставлен хозяином, но душой и помыслами с ними.