– Ну?! Действительно, да так да. – На мгновение, пробившись сквозь мрачную тяжелую раздражительность, во мне поднялось искреннее удивление. Сестры Смирнихины жили в нашем общежитии, обе работали крановщицами, обе в один день вышли замуж – это понятно. Но чтобы умудриться и родить в один день!

– Старшая, правда, недовольна, – снова хохотнув, сказал Макар Петрович. – У нее на три часа позднее – обидно! Джакомо Леопарди, из серии «История эстетики в памятниках и документах» купил, – без всякого перехода, вспомнив и чтоб не забыть, хвастливо сообщил он. – Прекрасная книга.

– А кто он такой, Джакомо Леопарди? – спросил я.

– Не знаешь? А я думал, знаешь, – смущенно пристукнув деревяшкой о пол, сказал Макар Петрович. – Там написано, в предисловии, известный итальянский поэт девятнадцатого века, ну да не в том дело. Умная книга. Прямо философия целая. Потом дам тебе.

– Спасибо. – У меня не получалось поддерживать разговор, и я боялся, что Макар Петрович как-нибудь не так истолкует мои куцые односложные ответы и обидится. Правда, едва ли он может обидеться на это, но все равно. – С удовольствием почитаю, Макар Петрович, – заставил я себя добавить.

Мы дружим с ним – если это слово уместно, чтобы определить отношения людей, не связанных между собой никаким делом, никакими общими интересами, а одной лишь взаимной симпатией, – полтора уже года. Впрочем, нас связывают книги. Когда-то, в детстве и ранней юности, я читал как одержимый, кажется, я полагал тогда, что смысл жизни в том и состоит, чтобы прочитать книг как можно побольше. Я напичкался мировой и отечественной литературой до того, что, не успевая перевариваться, она торчала у меня из горла изжеванным бумажным комом, и потом у меня долго было несварение – я не брал в руки ни одной книги лет пять. Теперь, с трудом вспоминая писателей и названия, я начинаю все это медленно перечитывать, обнаруживая с удивлением, что, не помня деталей, помню главное – запах, цвет и вкус. Вид книги вновь, как в давнюю пору, только по-иному, не с такой раздражающей силой, вызывает во мне лихорадочное волнение, словно бы что-то посасывает от него под ложечкой – нужно подойти, посмотреть, взятъ… И каково же было мое удивление – не удивление, нет, я обомлел, – когда увидел, оказавшись у коменданта, многочисленные этажерки с книгами. Казалось, вся его небольшая квартирка – две обычные общежитские комнатушки, соединенные прорубленной в стене дверью, – была заставлена этими темными от времени, решетчатыми этажерками, никем уже не производящимися, каких уже нигде и ни у кого не увидишь. Сугубо научные и профессиональные, непонятно для чего необходимые коменданту рабочего общежития, вроде «Теории механизмов и машин», безгрешно соседствовали на этих этажерках с «Опытами» Монтеня и «Золотым ослом» Апулея.

– Что-то ты, Виталь Игнатыч, вялый, я погляжу, – сказал Макар Петрович. – Нездоровится, что ли? Или устал с дороги?

– Вялый? – пробормотал я, с радостью ухватываясь за подброшенную идею. – Да устал, действительно…

– Ну вот, в самом деле. А я приперся. Как дурак. – Макар Петрович поднялся, скрипнув кроватью, и вслед ее скрипу скрипнул сухо и длинно, когда он оперся на него, протез. – Ну, давай, значит, заходи, как сможешь. – Он сделал было шаг, пусто мотнув парусиновой штаниной, но остановился и хохотнул радостно, прижимая жирный подбородок к шее: – Леопарди в передвижке оторвал. Лежала, никто не брал, представляешь?

* * *

Он ушел, я сполз по спинке кровати вниз и снова лег.