Моя голова бессильно мотается из стороны в сторону, я то запрокидываю ее, то роняю на грудь. Мне трудно сосредоточить внимание и понять, что происходит вокруг. Я проваливаюсь в какое-то забытье. Не знаю точно, но, по-видимому, от чрезмерных физических перегрузок в моем сознании происходит своего рода короткое замыкание. Тем не менее сквозь пелену застилающих глаза слез я замечаю, что ты снова занялся моим ртом. Покончив с верхней челюстью, ты переходишь к нижним зубам. С ними ты не церемонишься — не выдергиваешь каждый, как верхние, а, взяв молоток, одним мощным ударом вбиваешь их все мне в рот. Судя по звуку, челюсть у меня треснула. Острая боль пронзает все тело, свет в глазах на мгновение меркнет, а затем следует яркая вспышка, похожая на блик фотокамеры. Я наклоняюсь и освобождаю рот от заполнивших его зубов и крови. Когда ты приближаешься с раскаленной кочергой, чтобы прижечь мою открытую рану, я воспринимаю это почти что с благодарностью.

Слава богу, что в комнате нет зеркал. Тем не менее я могу отчетливо представить себе собственный рот: зияющее отверстие, заполненное месивом из изувеченной, кровоточащей и обгорелой плоти, из гущи которой, как рыльце какого-то цветка, торчит целый и невредимый розовый язык.

Охватившее меня тупое оцепенение тебя явно не устраивает. Ты берешь со стола зеленый пластиковый пузырек с нашатырем. Острый запах аммиака ударяет мне в ноздри, заставляет выпрямиться и распахнуть глаза. Я вижу, как ты вооружаешься клещами и ножницами для подрезания крыльев домашней птице. Я невольно пытаюсь отвернуться, однако ты не позволяешь мне этого — клещи уже проникли мне в рот и стиснули язык. Резко потянув его вверх, к потолку, ты заставляешь меня запрокинуть голову. Отсутствие во рту зубов облегчает тебе задачу, и ты делаешь в языке V-образный вырез. Кровь в очередной раз заполняет мне рот, однако я этого почти не замечаю. Мое внимание поглощено созерцанием обрезка языка, который ты аккуратно кладешь на сиденье стула между моих коленей. Правда, из-за покрывающей его крови почти невозможно понять, что это такое.

Я наклоняюсь, пытаясь снова опорожнить распахнутый рот. Свитер мой уже насквозь пропитан кровью, а пол вокруг стула давно стал красного цвета. Трудно сказать, сколько крови я потерял, однако ясно, что немало, ибо каждый раз, как я стараюсь поднять поникшую голову, меня начинает мутить.

Ты опять засовываешь раскаленную кочергу мне в рот и прижигаешь только что нанесенную рану. Кочерга быстро остывает, и тебе приходится несколько раз курсировать между печкой и моим стулом, прежде чем результаты «врачевания» наконец тебя удовлетворяют и ты удаляешь ставшие ненужными распорки. Правда, особого облегчения мне это не приносит, поскольку закрыть рот у меня все равно не получается. Растянутые челюстные мышцы полностью онемели. Они отказываются сокращаться и смыкать челюсти.

Моя голова снова бессильно свешивается вперед, подбородок упирается в грудь.

Вероятно, я мог бы всего этого избежать. Поскольку автор сценария — я сам, мне несложно было бы приготовить тебе ловушку. К примеру, что мешало мне спрятаться в кустах и оглушить тебя ударом лопаты по затылку в тот момент, когда ты стоишь на пороге и ждешь, пока я открою тебе дверь? А затем связать принесенным тобой скотчем запястья и лодыжки, затащить в комнату и угоститься стаканчиком купленного тобой односолодового виски? Кстати, фантастически вкусного. Этот стакан поистине можно было бы считать кубком победителя — как правило, такой на старых черно-белых фотографиях осушают охотники на крупную дичь, снятые на фоне своих трофеев. Затем, дождавшись, когда ты очнешься, выбить из тебя признание — истязать с помощью тех инструментов, которые ты только что испытывал на мне, до тех пор пока ты не сознаешься, что убийства Моны Вайс, Вернера Нильсена и Линды Вильбьерг — твоих рук дело.