Алиса рассказала мне, что у Лины умерла мать.

Стыдно признаться, но в тот момент я ощутил ни с чем не сравнимое облегчение, и губы мои сами собой сложились в высшей степени неподобающую случаю радостную улыбку. Кассирша взирала на меня в немом изумлении до тех пор, пока мне снова не удалось взять себя в руки. Вероятно, именно поэтому она так и не сказала, где можно отыскать ее подругу. Тем не менее в конце нашей беседы перед самым уходом из заведения мне все же удалось выведать фамилию Лины — Дамгор.

Все остальное удалось решить с помощью телефонного справочника. Из рассказов Лины я знал, что она живет где-то в районе Исландской пристани. Мне повезло: из справочника следовало, что в тех местах проживает лишь одна Лина Дамгор. Теперь, когда мне стала наконец известна причина ее исчезновения, меня обуревали самые разные эмоции, сильнейшими среди которых были радость и тревога. Я никак не мог решить, стоит ли мне навестить ее, и с волнением наблюдал за тем, как в душе начинает просыпаться доселе неизвестное мне чувство заботы о ком-то. В конечном итоге именно оно победило все остальные. Когда я оседлал велосипед и помчался в сторону Исландской пристани, мной двигало скорее беспокойство о Лине, нежели тоска по ней.

В то время этот квартал был вовсе не столь фешенебельным, как сейчас. Казалось, что в этой части города вечно царит пасмурная погода, а здешние жители стараются скорее оставить позади здешние тесные и темные улочки, стремительно шагая по узким тротуарам или же уносясь отсюда без оглядки в своих автомобилях по усеянной выбоинами и рытвинами мостовой.

У парадного на стене дома, в котором жила Лина, висел домофон. Однако, поскольку дверь была распахнута настежь, я не стал звонить и просто вошел внутрь. Несмотря на то что на улице стоял день, в подъезде было почти совсем темно — солнечные лучи едва проникали сюда сквозь давно немытые окна. Мне пришлось включить свет, и лишь тогда стали видны обшарпанные ступени лестницы, а также бледно-зеленого цвета стены, уже много лет нуждающиеся в покраске.

Когда я оказался перед дверью квартиры Лины, меня вновь одолели сомнения. Имею ли я право вторгаться в ее горе? Я уже было собрался уйти, как вдруг изнутри раздалась музыка. Затаив дыхание, я подался к двери и весь обратился в слух. Это была одна из композиций Билли Холидэя. Я сам в ту пору как раз открыл для себя блюз, и услышанная мелодия заставила меня переменить принятое решение. Я выпрямился и решительно постучал.

Прошло некоторое время, прежде чем послышался звук отрываемого замка, и дверь медленно отворилась. На пороге стояла она, Лина, — босая, в длинном черном платье. Волосы ее были слегка растрепаны, взгляд упирался в пол, а когда она подняла глаза и посмотрела на меня, я заметил, что она недавно плакала. Если девушка и была удивлена, то ничем не показала этого. На губах у нее появилась слабая улыбка. Не говоря ни слова, она протянула мне руку. Я поспешно схватил ее и горячо пожал. Не отпуская моей руки, она заставила меня войти, закрыла дверь и увлекла меня за собой вглубь квартиры, откуда по-прежнему звучал завораживающий голос Билли Холидэя. В комнате я увидел разложенный диван с неубранной постелью, вокруг него в беспорядке валялись разные детали одежды. На перевернутом деревянном ящике из-под пива стоял проигрыватель, рядом в таком же пивном ящике лежали лазерные диски. Все еще держа меня за руку, Лина медленно подвела меня к дивану и легла. Я снял ботинки и прилег рядом. Даже сквозь одежду я ощущал тепло ее тела. Потянув меня за руку, она заставила обнять себя и накрыла нас обоих одеялом.

Не знаю, сколько времени мы так пролежали. Вскоре диск закончился, и музыка стихла. Временами мы проваливались в недолгий сон.