– Кто? – с ужасом спросила Красная Шапочка. – Я кто?

– Судя по тому, что сейчас было…Ты наполовину пантера в свою Матушку, а местами львица, в папу своего, Льва Львовича.

– У меня никогда не было таких ощущений… – Красная Шапочка всхлипнула. – Необыкновенно.

– Наверное, это не просто секс. – Протянув свою руку-лапу, Волк провел ею по волнам золотистых волос Красной Шапочки. – Любовь?

– Наверное… Теперь я понимаю, из-за чего происходили войны. За такие моменты в жизни можно сражаться. Мне необходимо тебе признаться. – Ольга медленно одевалась, лениво отмахиваясь от новых поцелуев Волка. – Небольшой, но сексуальный опыт у меня уже был.

– С твоими-то данными. – Волк отвернулся от девушки и натянул на себя футболку. – Кто бы сомневался? Но я вообще-то не ощутил твоего «опыта».

Обернувшись к Волку, Ольга легко провела ладонью по его подбородку, заглянула в карие глаза, потемневшие от ревности.

– Потому что мой неудачный опыт был давно, два года назад. Но почему я тогда не превращалась в пантеру?

– Значит, никакого опыта у тебя не было! – резюмировал Волк и стал снова снимать с Ольги футболку, не переставая целовать девушку.

Расстались они спустя два часа и то только потому, что у Волка проснулась совесть и нужно было идти в клуб, помогать паковать вещи и аппаратуру.

Абсолютно счастливая Красная Шапочка одна добрела до дома, наскоро приняла душ на кухне, стоя в тазу и поливая себя из чайника, и сразу легла спать.

Деловитый, с портфелем и туго набитыми пакетами, но сонный Альберт Евгеньевич предстал перед съемочной группой, когда погрузка уже была закончена, и все сделали вид, что не заметили этого. Директор картины никогда при своих очень редких опозданиях не появлялся без «выполненных штрафных санкций».

Через пять минут после Альберта Евгеньевича появилась разрумянившаяся тетя Нина. Села она рядом с подругой Сказительницей, та уже откровенно плакала, утирая мокрый нос. Она мысленно расставаясь со съемками, хоть и в эпизодической роли, и с ощущением кинодивы в своей деревне, и со всеми людьми, к которым привязалась.

Деревенские дамы, от детей до старушек, горько рыдали, даже мужики сурово хмурили брови и украдкой смахивали скупую мужскую слезу.

Все были заняты своими делами, только Красная Шапочка мешалась всем, пытаясь помогать.

– Вот тут вот я указала вашу первую премию, еще 2001 года за короткометражку о возрождении цветоводства в Зеленограде в Подмосковье…

– Вот этого не надо. – Лев Львович поправил ковбойскую шляпу и достал из кармана летней джинсовой куртки сигару. – Я этой работой не горжусь. И… Дорогая Эльвира, у меня есть личная, так сказать, интимная просьба…

– Я согласна!

Подскочив на своем пластиковом стульчике, высокая и тощая Плотва даже протянула руки, чтобы удобнее повиснуть на шее режиссера, бывшего сантиметров на десять ниже ее. Но Лев Львович, привыкший к реакции актрис, желающих всеми способами, вплоть до недостойных, привлечь к себе внимание, вовремя отскочил от начинающей журналистки. Сняв шляпу, Львович помахал ею перед собой, «охолаживая» Плотву.

– …Пока никому не говорить о моем отцовстве. Могут возникнуть сложности в общении с продюсерами.

Опустив поднятые руки, Плотва надула губки, подкрашенные в ее любимый перламутровый цвет.

– Намек поняла, хотя для меня это сложно… Моя артистическая натура требует реализации – слушателей, зрителей на худой конец…

– Я тоже намек понял, у нас в сериале есть небольшой эпизод с гламурной девушкой.