Метель стихла, но снег шел густо, и тройка лошадей у крыльца виднелась точно сквозь сетку. Ямщик только что взобрался на козлы. В открытой перекладной сидела какая-то темная фигура. Еще две фигуры подошли к повозке.

– Ну, прощай, друг. Езжай сам здоров! – сказал черкес, и в голосе таежного коршуна послышалась насмешка.

– Прощай, – глухо отвечал Чепурников.

Я видел, как они подали друг другу руки.

– Прощай, но… прощай! – повторил черкес, и, при вторичном прощании, в голосе пробилось уже беспокойство: унтер-офицер не выпускал его руки из своей.

– Играешь, что ли?.. Смотри, не надо! – резко проронил черкес, и затем несколько сухих звуков на непонятном языке полетели в повозку.

В глубине крытого возка послышалось движение.

– Иг-раю, – еще глуше и с усилием ответил Чепурников, точно у него сдавило горло. – Давай, послушай… поборемся… кто сильнее? право, ей-богу…

Я понимал настроение Чепурникова. Он не решался кинуться один на опасного противника, но и не в силах был глядеть равнодушно, как он сядет и уедет, увозя с собой все только что расцветшие надежды…

Началась возня… несколько коротких секунд… Чепурников упал на землю, а черкес вскочил в повозку.

– Пшо-о-ол! – крикнул он дико и пронзительно. Испуганные лошади взяли с места, телега загрохотала по колеям и исчезла в снежном сумраке, только несколько раз еще донеслись до нас из темноты взвизгивания черкеса: пшо-о-ол, пшо-о-ол!.. Казалось, это были крики возбужденного, опьяневшего человека.

Мы кинулись к Чепурникову.

– Что с вами? – спросил я у него.

– Ничего, ничего… Ка-ак он меня толкнул, дьявол, – сказал он, подымаясь, – и понять не могу!.. Ну и вы все… Не могли его сзади тогда… Эх!

Он говорил трудно, точно что-то сдавливало его горло.

Из ямщицкой выбегали ямщики, которых позвал Гаврилов, но было уже поздно: удаляющийся звон колокольчика слышался как-то тупо, приглушаемый густо падавшим снегом, только дикие взвизгивания черкеса прорезали еще несколько раз ночной воздух, точно резкие крики ночной птицы.

Эти звуки, полные дикого возбуждения, надолго остались у меня в памяти, и впоследствии не раз, когда я с стесненным сердцем смотрел на угрюмые приленские виды, на этот горизонт, охваченный горами, по крутым склонам которых теснятся леса, торчат скалы и туманы выползают из ущелий, – мне всегда казалось, что этот дикий крик хищника носится в воздухе над печальною и мрачною страной.

– Фью-ю-ю! – свистнул Гаврилов и махнул рукой. – Теперь катит-заливается – до Иркутского никто уж не остановит. А там…

– Да хоть и остановил бы, нам какой барыш!..

– Нет, не остановят. Никто и не знает. Кончен бал! Эх, господа, служба-а! – прибавил он с глубокой укоризной, и его черные глаза долго не могли оторваться от снежной мглы, в которой вместе со звуками колокольчика утопали недавние его мечты о женитьбе и о спокойной жизни.

V

Повозка, проданная нам черкесом, несколько утешила Чепурникова. Это был превосходный возок, крытый кожей, просторный и даже со стеклянными дверцами… Черкес, продав его за тридцать рублей, заплатил нам дорогую цену за один стакан холодного чаю.