И я верю, что когда Эктор сам станет мужчиной, он будет готов поступать так же.

Я снова и снова перечитываю эту фразу. И в глубине души отвечаю: я готов. Готов завершить начатую тобой работу.

Нет ничего удивительного, что в эту ночь я вижу во сне отца. Только говорит он почему-то голосом Шарля Рапскеллера. Они играют в карты с Кретьеном Лебланом и никак не могут договориться, как называть короля, и в процессе спора начинают словно бы оплывать по краям. Вдруг сон прерывается возгласом из реального мира:

— Доктор!

Я разлепляю глаза.

— Проснитесь! Вставайте!

Кажется, это Жанна Виктория. Она тяжело дышит и полна решимости. Трясет меня за воротник сорочки.

— Что вы здесь…

— Присматриваю за вами, — отрезает она. — Как обычно. Скорее, у нас нет времени!

Схватив мою руку, она, словно сестра милосердия — выздоравливающего, сводит меня вниз по лестнице.

— Шарль, — шепчу я.

— Он со стариком. Быстрее!

«Но что случилось? — хочу я спросить. — Почему я должен куда-то идти?»

Но тут мы доходим до нижнего этажа, и я сразу понимаю почему.

Пожар.

Первое, что я чувствую, это как с заднего двора бьет волна раскаленного воздуха. Жар делает его одновременно густым и жидким. Над нашими головами трещат и стонут стропила. То, что осталось от кухонного потолка, дождем конфетти осыпается на нас, и от сладкого терпкого запаха становится трудно дышать.

Куры, вспоминаю я в тот момент, когда Жанна Виктория вытаскивает меня из дома. Куры — их Шарлотта держит на заднем дворе. Они сгорят заживо.

Тут появляется сама Шарлотта. Ее лицо краснее обычного, потемневшие глаза кажутся бездонными.

— Месье Эктор! — восклицает она с характерным ломаным акцентом.

Мысленно я быстро пересчитываю присутствующих. Папаша Время стоит, завернувшись в покрывало. Студенты-юристы, вся троица, окружают молодую женщину в одеяле, с голыми плечами и прекрасными золотистыми волосами. Сегодняшний трофей, только непонятно, чей именно.

От этого весьма неорганизованного сборища отделяется взъерошенная фигура. Мать, без обычной своей шляпки с тюлем, прическа сбилась набок.

— Ох! — произносит она.

Она обнимает меня и дрожит всем своим легким, будто птичьим, телом.

— Ты жив!

— Ну конечно.

— Что ж, — кивнув, она размыкает объятия, — отлично.

Глядя ей через плечо, я неожиданно замечаю Шарля. Захваченный созерцанием пожара, тот не обращает на меня внимания. Приходится помахать рукой перед самым его лицом.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашиваю я.

— О да! Но какой замечательный пожар!

Пламя больше не удовлетворяется задней стороной дома. Красно-оранжевые языки лижут занавески. Трещат и вспучиваются перекладины. Через трещины в стенах и дверях, словно затаившаяся ярость здания, вырывается черный дым. Да уж, пожар замечательный.

— Эй! — зовет Шарль. — Ты забыл свою книжку.

Дневник отца еще раз падает мне в ладонь. Я смотрю на обложку зеленой кожи.

— Ты…

Ты прочел? Вот то, о чем я хочу его спросить. Но вместо этого лишь произношу:

— Спасибо.

Из вечера в вечер обитатели пансиона Карпантье, собравшись за обеденным столом, воевали друг с другом. Но в нужде мы становимся братьями.