Подцепив булочку на нож для масла, он в три укуса поглощает ее. В следующее мгновение раздается приглушенный, мягкий звон колоколов Сен-Северина. Ему отвечают колокольные звоны на другой стороне реки, и несколько минут длится эта перекличка.

Воскресенье.

Возможно, именно этот факт подвигает Видока воззвать к высшей силе.

— Господь всемогущий! Все, о чем я прошу, — это хоть самое завалящее доказательство! Разве это так много? Что-нибудь, чтобы меня в итоге не засмеяли!

— Не знаю, почему вам недостаточно моего рассказа, — заявляю я. — Я привел вам свидетельство очевидца…

— Демагогия.

— Я дал вам личные записи моего отца…

— Благодаря которым мы не продвинулись вперед ни на шаг, чтоб ему пусто было!

Наверное, выражение моего лица заставляет его смягчиться и умолкнуть. Потом он произносит негромко и слегка ворчливо:

— Отлично. Давайте сюда дневник.

В его движениях нет никакой аккуратности. Он бесцеремонно перелистывает отвердевшие страницы.

— Вот что меня беспокоит, Эктор. Последняя строка. «На этом пока все». Наводит на мысль, что продолжение следует. Вам не кажется?

— Продолжения нет. Я искал.

— Но в этом не прослеживается логики. Нам известно, что вашему отцу никто не мешал писать заметки. Известно, что у него не было острой необходимости спешно зарывать дневник — никто ведь даже не знал, что записи существуют. Так почему же он прервался на самом интересном месте? Почему не изложил все обстоятельно, как делал прежде?

В высокие окна врывается свежий ветерок и колышет страницы, будто травы на лугу. Видок готов уже закрыть дневник, но тут что-то привлекает его внимание.

— Подождите-ка, — цедит он сквозь зубы.

Он подносит книжку к свету. На внутренней стороне задней обложки видна трещинка, образовавшаяся, кажется, в результате давления изнутри.

— Господи, — бормочет Видок. — Глазам своим не верю…

Он просовывает палец под кожаную обложку… и через несколько секунд извлекает плотно сложенный лист бумаги. Он раскладывает его на столе, рядом с закусками и медом.

Подлинность объекта подтверждается наличием следующей особенности: родинка, темно-коричневого цвета, около сантиметра в диаметре, между безымянным пальцем и мизинцем правой ноги.

Ваш

Взгляд Видока — жесткий взгляд охотника. Рот сузился до тонкой линии.

— Это почерк вашего отца? — спрашивает он.

— Да.

— Вы полностью в этом уверены?

— Да.

Он обрушивает кулак на столик. С такой силой, что дневник подпрыгивает, ложки в кофейных чашках звенят, а служанка вбегает, бледная от ужаса.

— Где месье Шарль? — ревет он.

— Еще спит.

— Тем лучше.

Он в той же позе и в том же состоянии, что я покинул его. Голова поднимается и опускается на подушках, шумное дыхание вырывается изо рта. Мы отодвигаем занавески, и разлившийся свет позволяет разглядеть детали, вроде запекшейся слюны в уголках его рта.

— Спит как ангел, черт его дери, — бормочет Видок, срывая одеяло.

Голые ноги дергаются, словно ослепленные ярким светом, и вновь замирают. Видок опускается на одно колено. С деликатной осторожностью, продемонстрированной им еще в морге, возле трупа Леблана, он раздвигает пальцы на ноге Шарля.

— Эктор, — шепчет он, — принесите лампу.