«Должно быть, произошла ошибка, — хочу сказать я. — Я за вами еще не посылал».

— Именем его величества Людовика Восемнадцатого мы уполномочены арестовать вас, Шарль Рапскеллер…

Ошеломленный, Шарль встает с канапе.

— … на основании обвинения в заговоре с целью покушения на жизнь нашего любимого монарха…

— Любимого кого? — шепчет он.

— …и вас, Эктор Карпантье, как соучастника вышеупомянутого деяния.

Выдает их в первую очередь то, что они говорят с запинками. И мундиры на них сидят примерно так же, как на мне костюм Видока. Месье может нарядить своих лакеев в любые одежды, но галерную вонь этим не отобьешь.

— Как вы смеете? — доносится у меня из-за спины голос государства. — Немедленно покиньте помещение!

Одного удара дубинкой хватает, чтобы заставить маркиза умолкнуть. Как я ни сопротивляюсь, меня тоже — сначала одну руку, потом другую — пригвождают к полу. Краем глаза я вижу, как один из бандитов сапогом бьет Шарля в висок. Тот падает. На моем горле смыкается рука…

Странно, что я не пытаюсь позвать на помощь (а кого, собственно?). Но в тот момент, когда мне на голову надевают холщовый мешок, я произношу:

— Он все узнает.

Объяснять, кто именно, разумеется, нет необходимости. Конечно, кто-нибудь мог подумать, что я говорю о Боге. Однако мои собеседники такой ошибки не совершают.

— Твой Видок будет мертв еще до захода солнца, — отвечают мне.

И добавляют, словно само собой разумеющееся:

— И ты тоже.

Глава 45

УЧАСТЬ ИЗМЕННИКОВ РОДИНЫ

Впоследствии, когда я буду вспоминать эти события, больше всего меня поразит скорость. Секунду назад мы простились с герцогиней Ангулемской «до завтра»; в следующее мгновение мы уже в Отель де Билль.

Промежуточных стадий нет. Ни суда, ни апелляции. Ни камеры в Консьержери. Двух заключенных по имени Корневи и Юссо выводят из подобия загона; вместо них внутрь вталкивают нас с Шарлем; щелкает замок. Все проходит без суеты.

В конечном итоге, думается, подкупить потребовалось совсем немногих должностных лиц, возможно, одного или двух; что до остальных, мы автоматически вписались в их рабочий распорядок. Например, когда бьет три, появляется часовой и говорит:

— Пора.

— Пора что? — бормочет Шарль, все еще не пришедший в себя после удара и периодически теряющий сознание.

Ответа мы не получаем. А когда приходит следующий, он указывает лишь:

— Сюда.

Длинный, продуваемый сквозняками коридор, лестничный пролет, остановка в темном сводчатом помещении.

— Садитесь, — произносит часовой.

Понимание приходит в три стадии. Первая: я слышу плещущий звук, который наводит на мысль о вышедшей из берегов Сене, периодически прерываемый человеческим смехом. Собирается толпа. Снаружи. На Гревской площади.

Вторая: седовласый священник у входа. Его зовут отец Монте, и он главный капеллан парижских тюрем.

Последняя: коренастый, с одутловатым лицом и добродушным взглядом человек в сюртуке и видавшей виды треуголке. Его зовут Шарль Анри Сансон, и он — исполнитель смертных приговоров, то есть палач. Именно в его руке раскачивались, перед завывающей толпой, головы Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты. То же самое он собирается проделать с нашими головами.

— Добрый день, — говорит он, скромно улыбаясь.

С меня срывают сюртук. Связывают руки за спиной и расстегивают рубашку.