Маляры покрыли грунтовкой потолок в спальне, железная банка стоит на полу. Краска идеально подходит. Наложив грунтовку, она сможет наносить пигмент так, чтобы гипс не потрескался. Эстер приносит мамины краски из чемодана, кладет несколько слоев — нижний слой совсем тонкий, много скипидара и совсем чуть-чуть пигмента из тюбика. Никакого масла — поверхность не должна быть глянцевой. Матовая, холодная, голубая. А тень на лежке — желтая, коричневая, умбра. Должно быть заметно, как им хорошо там вдвоем, под снегом.
Затем она накладывает более толстый слой краски — меньше скипидара. Теперь надо подождать, пока все высохнет. Она засыпает, не раздеваясь, просыпается снова и кладет очередной слой краски. Словно картина сама будит ее, когда она готова для следующего слоя. Эстер ходит вокруг своего творения кругами, жуя на ходу что-то, найденное в кладовке у хозяев. Пьет чай. Выйти из дома она не может. Потому что там, на улице, давно уже изменилась погода, настала оттепель, все растаяло. Ей нельзя это видеть. Она живет в снежном мире. В своей огромной белой картине.
Но однажды утром ее будит не картина, а Гунилла Петрини.
Начался новый семестр. Директор художественной школы позвонила Гунилле и спросила, где Эстер. Гунилла Петрини позвонила тетушке. Эстер она тоже звонила, но мобильный телефон Эстер разряжен. Тетушка и Гунилла очень обеспокоились. Гунилла Петрини позвонила своим друзьям, в квартире которых живет Эстер. Друзья дали имя и телефон прораба, который отвечает за ремонт, — он пришел и отпер ей дверь. Теперь прораб маячит в дверях, в то время как Гунилла с большим облегчением опускается на край кровати Эстер.
Господи, как они волновались, уже подумали, что с ней что-то случилось!
Эстер остается лежать в кровати, даже не пытается сесть. Едва Гунилла Петрини разбудила ее, как вернулся реальный мир. Она не хочет вставать — просто не в состоянии снова погружаться в свое горе.
— Я думала, ты со своей семьей, — говорит Гунилла Петрини. — Что ты здесь делала?
— Я рисовала, — отвечает Эстер. Произнеся эти слова, она понимает, что это ее последняя картина. Больше она ничего не сможет нарисовать.
Гунилла Петрини хочет посмотреть, так что Эстер встает, и они вместе идут в столовую. Прораб следует за ними.
Эстер смотрит на картину и с облегчением осознает, что успела ее закончить. Раньше она этого не знала, но сейчас видит: картина написана.
Поначалу Гунилла Петрини не говорит ни слова. Она обходит вокруг огромной картины, лежащей на полу. Самка оленя и олененок под снегом. Затем она оборачивается к Эстер. Ее взгляд полон интереса и удивления.
— Это ты и твоя мать, — говорит она.
Эстер не может ничего ответить. Она избегает смотреть на картину.
— Красиво, — говорит прораб с чувством. — Хотя она немножко великовата. — Он с сомнением смотрит на дверь, потом на окно, огорченно качает головой.
— Я заберу ее во что бы то ни стало, — говорит Гунилла Петрини голосом человека, которому принадлежит мир. — Ее надо вынести отсюда целиком. Стены, которые будут мешать, придется снести.
«А куда денусь я?» — думает Эстер.
Осознание того, что она больше не сможет рисовать, падает, как тяжелый якорь на дно. Больше она не возьмет в руки кисть. Назад в художественную школу дороги нет.
Анна-Мария и Свен-Эрик сидели в номере отеля «Ванадис отель» и беседовали. Убранство номера оказалось на редкость незатейливым — ковровое покрытие на полу, цветастое синтетическое покрывало.
— Завтра поговорим с родителями Инны Ваттранг, — сказала Анна-Мария. — И попробуем еще раз прижать Дидди Ваттранга. Остается много вопросов по поводу того, что произошло в доме в Абиску. |