Еще один клещ, мчавшийся на всех парах ко мне, завернул по пути к полевой сумке, оставленной на земле. Быть может, его сбило с толку зрение или обоняние? В какой-то мере эти органы чувств должны все же работать. И тут произошло то, что менее всего я ожидал. Клещ меня потерял, хотя я находился возле него в четырех-пяти метрах, и помчался к бугру, на котором стояли, мирно беседуя, двое моих спутников. До них более двадцати метров. К бугру от клеща дул заметный попутный ветер, как бы специально подтверждая, что обоняние тут совершенно не причем.

Вот клещ одолел половину расстояния до бугра. Но его желанная цель не стала ждать. Пришлось ему с досады прятаться под кустик, отдыхать, приходить в себя, снова ориентироваться, улавливать и мчаться со всех ног.

Вскоре после этой встречи, путешествуя, мы поставили две палатки по обеим сторонам машины. Одну палатку занял я, другую — мой спутник. Я устал с дороги, спал очень плохо, назойливые и беспокойные мысли крутились в голове. К утру похолодало, и тогда удалось забыться сном.

Утром, проснувшись, дружно сворачиваем палатки. Возле моей и под ней я насчитал девять клещей-гиаломм. Возле палатки моего молодого спутника — ни одного!

Я давно заметил: на человека, крепко спящего, клещи не ползут. Видимо, у бодрствующего мозг продолжает излучать биотоки, по которым клещи и находят свою добычу. Это смелое предположение может обескуражить требовательного читателя. В действительности, я давно установил, что вблизи клещи как бы руководствуются зрением, но издали определяют добычу каким-то неведомым способом.

Через несколько лет я вновь встретился с загадочным поведением этого жителя пустыни.

Тихий саксаульный лес только что зазеленел. Мы устроили бивак, сидим на большом, разостланном на земле тенте, обедаем. Вокруг по песку бегают муравьи, носятся чернотелки. Мир насекомых ожил, наступило весеннее тепло.

На тент, как всегда, страшно торопясь и размахивая передними ногами, заползает клещ-гиаломма. За ним спешит другой. Почуяли нас, выбрались из зарослей, примчались. Кое-кто из участников экспедиции вскакивает на ноги, опасаясь неожиданных посетителей. Тогда я рассказываю о клещах-гиаломмах, о том, что они вовсе не опасны, и хотя человек их привлекает как добыча, попав на тело и побродив некоторое время, они покидают его. Чем-то человек не подходит для этого кровопийцы. Может быть, по той простой причине, что испокон веков происходил своеобразный естественный отбор. Ведь на человеческой крови ни один клещ не воспитал потомства. Чтобы насосаться крови и отложить яички, клещ должен впиться в кожу и пробыть в таком положении несколько дней, напиться до размеров фасолины. Крупные животные, если клещи присосались в укромном месте, не в силах что-либо с ними сделать, невольно терпят своих мучителей, а человек всегда мог вырвать клеща из тела и уничтожить.

Взрослая самка, насытившись кровью, падает на землю, кладет яички и погибает. Из яичек выходят крошечные клещики-личинки. Они нападают на мелких животных, мышей, певчих птичек, ящериц, присасываются к ним; напившись крови, отпадают, некоторое время лежат, переваривая обильную пищу, линяют, превращаясь в другую стадию — нимфу. Для нимфы уже нужна добыча крупнее: лисицы, барсуки, волки, суслики. С нимфами происходит то же, что и с личинками. Они напиваются крови, отпадают и только тогда, перелиняв, превращаются во взрослого клеща. Зимует обычно взрослый клещ. Весною он более всего активен. Нападает он только на крупных животных.

Итак, во время своего развития клещ три раза меняет животных, за счет которых живет, соблюдая определенный порядок в этой смене и очередность.

Я вспоминаю о том, как ставил опыты с клещами, об удивительной способности их находить свою добычу, как забирался в легковую машину, проверяя действие экранизации металлом и тогда, как очень часто бывает, мне хотя и с запозданием, приходит простая мысль.