|
Нет, я еще не вижу себя за стойкой бара "У Фредди" на рю Пигаль. Не вижу английской шлюхи с выбитыми передними зубами. Вижу одну снежную круговерть и в самом центре ее - ___________ * Национальное китайское мясное блюдо, популярное в США. 652 маленький домишко, где я родился. Где мечтал стать музыкантом. Сидя перед домом, где я появился на свет, остро ощущаю собственную, ни с чем не сравнимую уникальность. Мое место - место в оркестре, для которого никогда не создавалось симфоний. Все у меня - не в том ключе, не исключая и "Парсифаля". Ну, что касается "Парсифаля", это в общем ерунда, эпизод, однако есть в нем нечто знаменательное. Связующее воедино Америку, мою любовь к музыке, мое абсурдное одиночество... Стою как-то на галерке в театре "Метрополитэн". Билетов не было, и отыскать себе место я смог только в проходе где-то на уровне третьего ряда. Виден был лишь малюсенький кусочек сцены, да и то если вовсю вытянуть шею. Зато музыку можно было слушать вдосталь - музыку вагнеровского "Парсифаля", с которым я к тому времени успел слегка познакомиться по пластинкам. Целые части его невыразимо скучны - скучнее, чем что-либо написанное в оперном жанре. Но встречаются в этой опере и поистине божественные места; и вот в ходе одного-то из таких божественных мест, когда я стоял, стиснутый со всех сторон, как сардина в банке, со мной приключилось непредвиденное: у меня возникла эрекция. Должно быть, женщину, к которой в силу описанных обстоятельств меня крепко прижало, тоже вдохновила неземная музыка Святого Грааля. Мы оба, притиснутые друг к другу, как сардины в банке, исходили пламенем желания. В антракте она вышла в фойе - судя по всему, хотела размять косточки. Я остался, где стоял, гадая, вернется ли она на прежнее место. С первыми тактами увертюры она показалась в дверях. И заняла прежнюю позицию с такой изумительной точностью, будто мы сто лет как женаты. Все последнее действие мы испытывали неизъяснимое блаженство. Ощущение прекрасное и возвышенное одновременно - пожалуй, более близкое к Боккаччо, нежели к Данте, но все равно возвышенное и прекрасное. Сидя в сугробе напротив дома, где появился на свет, без труда воскрешаю в памяти этот случай. Отчего он так глубоко запал мне в голову? Не знаю; оттого, быть может, что есть в нем что-то и от фарса, и от пропасти, и от душераздирающего одиночества; от снега, от отсутствия красок, от недостатка музыки. С экстатических высот всегда быстро скатываешься. Начинаешь с божественного, а кончаешь темным переулком, из которого за милую душу улепетываешь. Нарезаешь, например, железо в лавчонке Билла Вудроффа по субботам после обеда. Всего за полдоллара убиваешь на это нудное занятие полдня. Ничего себе рабо- 653 тенка! Потом все мы заходим к нему, рассаживаемся кто куда, поддаем. Когда смеркается, Билл Вудрофф достает бинокль и мы, все по очереди, глазеем на женщину, живущую через двор: она имеет обыкновение раздеваться, не опуская занавесок. Эта затея с биноклем всякий раз выводит из себя жену Билла. Желая с ним поквитаться, она выходит в комнату в пеньюаре, в котором зияют огромные дыры. Вообще-то его жена была фригидна, но для нее, этакой сучки, было в кайф подойти к кому-нибудь из друзей мужа и заявить: "Потрогай-ка меня здесь; ну как, нравится?.." Билл Вудрофф, похоже, никак не реагировал. "Давай, давай, - бывало, скажет он, - пощупай ее, отведи душу. Она же все равно что льдышка". И вот таким манером обойдет она всех присутствующих и каждый не преминет приложиться к ее деликатному месту. |
