— Так что же для всех вас идея Бога?

— Изобретение человека, порожденное его страхом. Естественная потребность.

— Отец, о котором мы все мечтаем… — вздохнул лохматый студент, до сих пор ни разу не раскрывший рта.

— Пугало, которым с сотворения мира размахивают перед народами тираны.

Настала пауза.

— Некто бесконечно Милосердный, Безупречный… — провозгласил мой возлюбленный.

Слова его напомнили мне катехизис, но я знала, что он говорит искренне.

— Однако почему людям понадобилось есть его?

Этот вопрос Лакюза привел всех в крайнее изумление.

— Среди вас есть католики. А облатка — это ведь Бог, значит, вы едите, вы перевариваете его…

— Но это и есть главное стремление любви! — ответила Кристина.

— Да-да, и, притом самое сильное.

— И вечное. Во всех первобытных племенах люди едят плоть, пьют кровь и высасывают мозг своих мертвых сородичей или врагов (ибо мы любим также и врагов!), дабы перенять их лучшие качества. Этот факт был дурно истолкован колонизаторами и миссионерами. Которые поступали еще того лучше — съедали своего Бога.

— Во имя которого благополучно истребляли всех этих так называемых дикарей, — горько заметил Рамье.

— А теперь их убивают во имя науки, во имя прогресса…

— …которые заменили богов, но не менее безжалостны.

Однако Лакюз крепко держался за свою мысль:

— Почему же все-таки мы едим то, что обожаем, то, что любим больше всего в мире? (Тут он сменил тон.) А ведь вам хорошо известно, что можно любить и то, что презираешь. Женщин, к примеру, которые обладают всего одним качеством.

— Вас, верно, заставляет так говорить какая-то скрытая неудовлетворенность! — возмутилась Жальвена.

Одна из молодых девушек, месяц назад потерявшая мать, вдруг покраснела до корней волос.

— Я должна вам признаться… меня и саму это буквально потрясло… со мною случилось нечто совершенно необъяснимое. В тот день, когда я увидела свою мать мертвой, я испытала инстинктивное желание взять себе какую-то частичку ее тела, вдохнуть ее запах, выпить ее кровь, уже застывавшую в жилах… да-да… мне захотелось даже съесть кусочек ее бедной плоти. Съесть!

И девушка бурно разрыдалась.

Остальные замолчали.

— Это было какое-то наваждение; мне хотелось внедриться в нее, внедрить ее в себя. Да, я ощутила эту надежду, эту возможность перехода одного тела в другое с помощью обряда людоедства.

— И вы это сделали? — с циничной усмешкой спросил Лакюз.

— О Боже, конечно, нет! Я даже не осмелилась отрезать на память прядь ее волос. Только и смогла, что поцеловать ее в ледяной лоб и прикоснуться к сложенным на груди рукам, которые так ласково гладили меня в детстве.

И она зарыдала еще горше.

— Перестаньте плакать! — скомандовал Лакюз.

— Ну, успокойтесь же, дорогая; то, что вы рассказали, вполне естественно! — утешали девушку Полетта и ее муж Бруно.

Среди нас это была единственная супружеская пара. Оба занимались переводами с английского. Они добавили:

— А вы заметили, что за круглым столом люди откровенничают легче, чем за квадратным?

— Вот как? Вы находите?

— Да, при отсутствии углов цепь человеческих симпатий, наш электрический ток, замыкается гораздо прочнее.

— Ну, значит, мы замкнуты меж двух овалов! — жалобно промолвил студент.