Альберто Васкес-Фигероа. Черное дерево
До рассвета оставался еще час, но все уже были на ногах и начали переход через густой тропический лес. Где–то наверху, над кронами гигантских деревьев шел дождь, но внизу был слышен лишь шум падающих капель, запутавшихся в густой листве и ветвях, с трудом просачивающийся через плотный лесной полог, раскинувшийся над головами. Перешли вброд небольшую речушку, прошли заболоченную низину, затем пересекли еще одну реку и еще одну, где на берегу, в кустах, заметили силуэт одинокого слона, но, почуяв присутствие человека, он поспешил скрыться в густом лесном сумраке первых утренних часов. А чуть позже сельва начала редеть и наконец–то вышли на открытое пространство, на бескрайнюю саванну, покрытую высокой травой, с зарослями акации, разбросными неровными группами то тут, то там, перемежающиеся с необычным кустарником, у которого стволы были лишены коры, а ветви поднимались высоко над головами путников. Типичный африканский пейзаж: бесконечная, однообразная, разогретая солнцем равнина, дремлющая в жаркий полдень под усыпляющий, однообразный стрекот цикад, колышущаяся, словно море, в потоках скользящего над ней легкого ветерка. И по мере того, как они шли по этой равнине, у Давида возникло редкое чувство, что наконец–то он нашел и открыл для себя настоящую Африку, ту, о которой столько читал в детских приключенческих книгах. Вдруг Донго остановился и показал рукой на что–то впереди, на расстоянии метров двести или около того. Давид взглянул в указанном направлении, прищурился, стараясь получше рассмотреть то, что там двигалось среди высокой травы цвета спелой пшеницы. С той стороны донесся сильный сухой треск, будто два каких–то предмета ударили друг о друга, и он сразу же понял, что стал свидетелем удивительного природного спектакля, разворачивающегося прямо перед его глазами – два самца антилопы импала бились на живописном, разноцветном фоне небольшой рощицы из древовидных акаций, где золотисто желтый цвет постепенно переходил в медно–красный, перетекая затем в зеленый или темно коричневый. Он сделал знак Ансок и туземец осторожно положил на землю тяжелый чемодан. Давид немного засомневался, что взять: «Хассельблад» или «Никон». Решил, что все–таки «Никон» будет лучше – камера более легкая и быстрая, хотя и уступает в качестве снимков первому, но громкий щелчок затвора «Хассссельблад» мог спугнуть животных, а здесь, в саванне, никто позировать не будет, не успел – значит промахнулся. Он пошел вперед очень медленно, осторожно ступая по сухой земле, тихо раздвигая высокую траву, словно собирался совершить что–то противозаконное, что–то постыдное с самой Матерью–Природой. Так он прошел вперед метров на двадцать. Остановился, перевел дыхание и продвинулся еще на тридцать метров, затем на сорок, а антилопы продолжали поединок, нанося друг другу удары рогами, затем отступали, чтобы собраться с силами и в этот момент кто–нибудь из них начинал яростно мычать, стараясь испугать соперника. Прикрываясь высоким кустарником, он выбрал позицию поудобнее, на расстоянии метров в пятьдесят от животных и сделал пару снимков. Замер, ощущая необыкновенное единение с природой, восхищенно наблюдал за тем, как два самца сражались во имя любви не на жизнь, а насмерть, точно так же как делали это все предыдущие поколения антилоп с тех далеких времен, когда человека еще не было и в помине. А сейчас вот они, собрались все вместе: актеры и зрители, звери, природа и человек… и необыкновенная тишина. Давид мог бы простоять вот так – замерев среди кустов, с камерой на шее, хоть весь день, зачарованный, как в тот самый день, когда впервые увидел сказочную газель, бегущую по дорожкам Олимпийской Деревни. Смотрел на нее, забыв обо всем на свете, пораженный, загипнотизированный величественной грацией и элегантностью, с которой то невероятное тело почти летело, едва касаясь земли ногами, будто для нее это не составляло никакого труда, словно это была простая детская игра не требующая никаких усилий. |
