Альберто Васкес-Фигероа. Икар
Эл Вильямс, Джон МакКрэкен, Джимми, Вирджиния и Мэри Эйнджел, Дик Карри, Феликс Кардона, Густаво Генри по прозвищу Веревка и Мигель Дельгадо — реальные люди. В этой книге мне хотелось прикоснуться к их почти невероятной истории.
Часть первая
Стая красных ибисов вспорхнула с дерева. По зеленому покрову сельвы словно заскользили языки пламени. Ибисы устремились на север. Навстречу им летели грузные белые цапли, и в какое-то мгновение пути их пересеклись. Красные ибисы пролетели выше, длинноногие белые цапли — под ними, почти задевая кроны деревьев. Зеленый, красный, белый, а добавить сюда где желтые, где фиолетовые пятна распустившихся орхидей, — и все вместе сливается в пестрый ковер под голубыми небесами. А там, в вышине, в этот час ни облачка. Ни тени ястреба. Или орла. Даже самуро. Тишь да гладь.
Покой и в небесах над сельвой, и на поверхности широкой реки, которая течет себе, извиваясь, не ведая иных забот, кроме как отражать солнечные лучи, посылая их на пролетающих над водой цапель и ибисов. Царство света, мира и цвета в ста метрах от земли. А ниже, где широкие листья деревьев начинают просеивать яркий свет, льющийся сверху, и каждому лучу приходится пробиваться самостоятельно, в тщетной попытке коснуться земли, картина совершенно меняется: свет с каждым метром уступает место мраку, цвет — оттенкам тускло— и густо-серого, а покой обманчив, ибо повсюду таятся смерть и насилие. Бурая, цвета гниющих листьев и остатков плодов, топь, в которую стараниями бесчисленных дождей превратилась почва джунглей, на какое-то мгновение расцветилась блестящими красными и черными кольцами: это бесшумно проползла ядовитая коралловая змея — и тут же исчезла в трухлявом нутре уже много лет как мертвого дерева. Тукан следил за ней, почти не поворачивая головы. Рыжебородый ревун в тревоге метался на ветке. Ленивец решил-таки передвинуть на несколько миллиметров свои мощные когти, чтобы, зацепившись за ветку, продолжить свое неспешное восхождение к далекой кроне арагуанея. Приползли тучи. И зарядил дождь. И зазвучала вековечная песня леса, неутомимое «бум-бум» миллионов крупных капель воды, барабанящих по листу. Скатившись по нему, они падали в пустоту, ударялись о следующий лист, вновь скатывались и устремлялись вниз — и так на протяжении пятидесяти или шестидесяти метров: их путь к заболоченной земле мог прерываться до бесконечности. Каждый удар сам по себе был едва слышен, зато их оркестр — самый большой на свете — оглушал лесных обитателей. А тут еще гром. И удар молнии. И треск рухнувшего исполина, который целое столетие тянулся к небу, а она свалила его в мгновение ока. Вода. И снова вода. Воды все больше и больше. В реке. В месиве под ногами. В воздухе. Вода пропитала кожу, все тело и кости. Шлепанье босых ног по грязи, хруст веток, хлопанье крыльев всполошенных попугаев — и вот из-за толстого самана появился, тяжело дыша, промокший человек. Пробормотав что-то сквозь зубы, он остановился передохнуть. Тощий, кожа да кости, воспаленные, глубоко запавшие глаза, ноги в загноившихся язвах — ну прямо живые мощи, прикрытые лохмотьями. Того и гляди упадет лицом в грязь и испустит дух прямо здесь, в самой чаще леса. Но он не упал. Он лишь прислонился спиной к саману и задрал голову, чтобы сориентироваться, и это в сельве, где взглядом зацепиться просто не за что. Возьми любое дерево: оно ничуть не приметнее соседнего. Любая ветка похожа на тысячи других. |
