— Извини, я смешно выгляжу.

— Ты выглядишь как угодно, но только не смешно. Иди ко мне.

Она прижалась к нему, чувствуя, как желание вытесняет из души тревогу. Расстегнув рубашку Франсуа, она провела ладонью по его груди и вновь ощутила знакомую мягкость кожи и присущий ему запах. Как же ей не хватало его все эти долгие месяцы! Настолько не хватало, что она чуть было не уступила ухаживаниям молодого и красивого английского офицера! Франсуа расстегнул ее строгую блузку и опустил бретельки комбинации… При виде ее обнаженной пышной груди он мысленно послал ко всем чертям и войну, и страдания, и небо, и землю, и смерть… Оставались лишь они двое, мужчина и женщина, соединившие, как на заре времен, свои тела в одно и не желавшие ничего, кроме наслаждения…

Наслаждение было сильным, но кратковременным, и оба остались неудовлетворенными.

Франсуа помог Леа подняться. Обнявшись, они вышли на дорогу, ведущую в Монтийяк. В Бельвю она присела на старую каменную скамью у дома Сидони и огляделась вокруг. Здесь ничего не изменилось, ничто не напоминало о том, что была война, что в окрестных лесах и деревнях люди жертвовали жизнью ради сохранения этих колоколен, полей и виноградников. Ничто не напоминало теперь об этом! На мгновение перед ее мысленным взором возник образ несчастной, почти догола раздетой Сидони. Закрыв глаза, она прогнала ужасное видение, так как хотела сохранить в памяти другую Сидони, добрую и трудолюбивую кухарку, часто говорившую ей:

— Малышка, а не отведаешь ли моей черносмородиновой наливки?

Приближалась осень, и в свете послеполуденного солнца любимые ею с детства места представали во всем своем великолепии.

— Посмотри, там, вдали видны Пиренеи!

Конечно же, это было не так, но Сидони очень часто говорила, будто в ясную погоду можно увидеть далекие горы…

Тряхнув головой, она поднялась со скамьи и посмотрела в глаза Франсуа. В ее взгляде он прочел: «Вот, я снова здесь, я жива и хочу прямо теперь, сию же минуту наслаждаться жизнью! Ты должен помочь мне в этом, потому что ты меня любишь. Ведь ты любишь меня, не так ли?» Она пододвинула лестницу к слуховому окну под крышей небольшого строения, где хранилось сено, и по шатким перекладинам взобралась наверх. Сколько раз она с Матиасом и другими друзьями детства пряталась там от взрослых! От недавно скошенного сена исходил упоительный аромат. Стоя в этой душистой массе, Леа поспешно сбросила с себя одежду и растянулась обнаженная, не обращая внимания на покалывание сухих травинок. Прислонившись к потолочной балке, Франсуа с нескрываемым волнением смотрел на нее. Не отрывая глаз от ее тела, он вслед за ней медленно разделся…

Поздно вечером, утомленные и счастливые, они возвратились в Монтийяк.

Никто не произнес ни слова неодобрения, когда наперекор приличиям Леа и Франсуа расположились вместе в общей спальне. Пока работы по восстановлению большого дома не были завершены, сестры де Монплейне, а также Франсуаза, Лаура, Руфь и дети ютились в помещениях, раньше предназначавшихся для сторожа винного склада и поденщиков. Нанятый Тавернье архитектор пообещал, что все будет закончено к середине октября. Однако у Альбертины и Руфи это вызывало сомнения. Лаура, со своей стороны, постоянно торопила слишком медлительных, по ее мнению, рабочих. Что же касается Франсуазы, то она не смела что-либо сказать после того, как, завидев ее, старый каменщик процедил сквозь зубы ей вслед: «Потаскуха…» Понуро опустив плечи, она ушла со стройки и больше никогда там не появлялась.

Приезд Леа воодушевил всех, и они наперебой старались сделать ей что-нибудь приятное. К своему удивлению, она обнаружила, что кабинет отца почти не пострадал, если не считать того, что книги, стены и ковры были покрыты слоем копоти.