– Сотовый у тебя с собой? – спросил он.

– Сейчас принесу.

В зале царил полумрак, мерцали свечи. Корсаков отошел к лестнице. Анюта принесла ему телефон. Он поцеловал ее в шею, ощущая нарастающее желание. Она прильнула к нему всем телом, он почувствовал, как ее язычок скользнул к нему в рот. Время исчезло, были только жадные губы и судорожные объятия.

– Погоди, – он нашел в себе силы оторваться от нее, – мне надо позвонить.

– Потом позвонишь, – девушка просунула руки ему под майку. Он ощутил, как острые коготки царапнули грудь, – я так по тебе соскучилась.

– Девочка моя, у нас все еще будет, – прошептал он, – но чуть попозже. Хорошо?

– Мне уйти? – она вздохнула и отпустила его.

– Да. Извини, это деловой звонок.

Девушка послушно ушла к гостям, которые встретили ее взрывом энтузиазма.

Корсаков набрал семь семерок, переключился в тоновый набор, нажал кнопку ноль. Гудков не было, где‑то на пределе слышимости играла органная музыка. Он уже решил, что ошибся и хотел снова набрать номер, как в трубке раздался голос магистра.

– Слушаю вас, Игорь Алексеевич.

– Я нашел то, что вам нужно, – сказал Корсаков.

Он представил, как магистр удовлетворенно улыбается, откинувшись в старинном кресле. В кабинете полутьма, тускло отсвечивают деревянные панели на стенах, на столе перед магистром стоит бокал с коньяком. Он не спеша протягивает руку, берет бокал и отхлебывает темный напиток.

– Очень хорошо, Игорь Алексеевич. Я не ошибся в вас. Где мы встретимся?

– Если вы такой ясновидящий, то знаете, куда ехать.

В трубке послышался глухой смешок. Затем, после недолгого молчания снова возник низкий голос.

– Знаю. Через пятнадцать минут выходите на Гоголевский бульвар.

– Не опаздывайте, уважаемый Александр Сергеевич, – решил съехидничать Корсаков, – а то меня здесь люди ждут.

– Будьте спокойны, не опоздаю. А вы, Игорь Алексеевич, не забудьте захватить картины. Мы дадим за них хорошую цену, – магистр отключился.

– Хорошую цену… – пробормотал Корсаков, вспоминая, как торговался с Жучилой, призвав на помощь заезжего провинциала, – да я с вас за эти картины семь шкур сдеру и не хрюкну.

Он вернулся в комнату, прошел к кровати и присел на корточки возле картин. Краски в темноте казались выцветшими, а фигуры на полотнах размытыми, призрачными. Он осторожно снял полотна с рам и скатал в рулон. Шум за столом то нарастал, подобно волне, то стихал, когда гости в очередной раз приникали к стаканам. Игорь вернулся к двери и критически оглядел пирующих.

На него уже не обращали внимания – праздник дошел до того момента, когда каждому уже неважно, где виновник торжества, кто и что говорит, лишь бы не мешали ему. Сема требовал, чтобы Сашка‑акварель написал портрет безвинно убиенного коммунистами Николая Второго, а в качестве модели взял царский золотой десятирублевик, дядя Сережа пел про трамвай номер девять, в котором «ктой‑то помер», двое бомжей уже спали в объедках. Пиршество напомнило Корсакову картины старинных голландских мастеров – такие же разгоряченные лица, бутылки вина среди объедков. Мятущийся свет только усиливал впечатление это впечатление. Не хватало только собак, жадно глодающих кости на полу.

– Сплошное средневековье, – пробормотал Корсаков, поймал взгляд Анюты и поманил ее к себе.

Она незаметно покинула гостей.

– Девочка, мне надо уйти. Всего на час, не больше, – поспешил добавить Корсаков, видя, что Анюта уже готова броситься ему на шею, – обещаю, в этот раз только на час.