— Ты пробрался в комнату моего мужа, чтобы напугать его! Ты хотел, чтобы ему стало плохо от страха. Даже не плохо, а… Ты негодяй!

Он старался ее перекричать:

— Дорогая, зачем столько страсти? Что ты тут разыгрываешь?

— Осторожно, Андрес здесь! — вставила Катрин.

Юноша застыл на ступеньках, держась за перила. Матильда, кутаясь в халат, повернула к нему припухшее лицо и простонала:

— Ну и пусть! Пусть знает, пусть поймет наконец…

Катрин ее перебила:

— Почему ты ушла от папы? Я же тебя просила не оставлять его одного…

— Он меня выгнал, он не пожелал, чтобы я с ним сидела. Хорошо еще, мне пришло в голову встать и проверить…

Деба немного отдышался и обрел дар речи:

— Ты бы и сама его впустила… Ты нас предала!.. Полагаю, той ночью… В общем, это на твоей совести. Ты сообщница убийцы.

— Ты не видишь разве, что Андрес здесь? — завизжала Катрин.

Все разом смолкли и устремили глаза на Андреса, все так же неподвижно стоявшего на лестнице. Он тяжело дышал и напоминал смертельно раненного быка: в загривке у него торчит шпага, он шатается, но не падает. Один Градер не повернул головы. Андрес подошел к отцу сзади, положил руку ему на плечо:

— Ты оглох, папа? Ты не слышал, каким словом он тебя назвал?

— Обычная любезность с его стороны! Тебе пора бы привыкнуть, сынок. Если он считает, что я… то, что он сказал, пусть докажет это сейчас, при тебе.

Все присутствующие почувствовали разительное несоответствие слов и тона, которым они были произнесены: мрачного, исполненного отчаяния. Градер замолчал. Из пятерых человек, собравшихся на полутемной площадке, четверо в той или иной степени догадывались о том, что знал только он. Габриэль оцепенел, впал в прострацию и даже не заметил, как все потихоньку разошлись, не слышал, как щелкнули замки в дверях. Очнувшись, он вздрогнул: они с Андресом остались одни.

— Иди ложись, папа. У тебя жар.

— Да, я простудился. Думал, пустяки. А теперь у меня по вечерам поднимается температура.

Андрес проводил его до дверей комнаты и пожелал зайти.

— Я болен, я с ног валюсь, — взмолился Градер. — Приходи утром.

— На одну секунду, я тебя не задержу.

Андрес вошел вслед за отцом, притворил за собой дверь, огляделся.

— Мамина комната… Я никогда не видел ее в этой комнате… Помню ее только в Бильбао и в Париже… Где был ты, когда мы жили в Испании?

Обрадовавшись, что Андрес сменил тему разговора, Градер ответил, что дела удерживали его во Франции.

— Твоя мать, малыш, была… Один человек, священник, на днях назвал ее «святой» и «мученицей»…

— Почему «мученицей»?

Градер растерялся, проговорил фальшивым тоном, что священники вечно преувеличивают, усмехнулся, пожал плечами и указал сыну на дверь:

— Ну, хватит! Оставь меня. Я падаю от усталости.

— Нет, сначала ты объяснишь мне, что имел в виду дядя Симфорьен…

— Что, что? Да ничего, — раздраженно ответил Градер. — Я пришел к нему поговорить о Сернесе и Бализау… Кажется, я имею на это право? А он заявил Тамати, что я, видите ли, пытался напугать его до смерти… Бред! Или ложь!

— Да, но старик обвинял Тамати, говорил что-то про «ту ночь»…

Градер стоял у двери, приготовившись закрыть ее за сыном.