Дьюла и его друг в колоннах демонстрантов дошли до дунайской набережной, потолкались в толпе на парламентской площади, перед памятником Кошуту и, охрипшие от криков, еще более охмелевшие, чем ночью и утром, в период подготовки демонстрации, вернулись в свою штаб-квартиру. На этом настоял Ласло Киш. Ему обязательно надо было быть к определенному часу в доме Хорватов, у окна, выходящего на улицу, по которой должны прошагать новые колонны демонстрантов.

Киш пришел вовремя. Внизу, в глубоком ущелье улицы, уже клокотала людская лавина.

Вбежав в «Колизей», Дьюла сейчас же распахнул окно. Пусть слышит отец, чем живет сегодня Будапешт.

Снизу доносились песни, шум, отдельные выкрики.

Пока все Хорваты стояли у окна, наблюдая за демонстрацией, Ласло Киш отошел в глубину «Колизея» за каминный выступ, извлек из-под пиджака тяжелую гранату, вставил в нее запал и снова спрятал.

Дьюла, возбужденный праздничным гулом толпы, вскочил на широкий подоконник и, чувствуя себя на высочайшей трибуне, начал ораторствовать:

— Всем сердцем с вами, мои юные друзья! Вас приветствует член правления клуба Петефи Дьюла Хорват. Да здравствует славная молодежь, будущее Венгрии! Да здравствует венгерский социализм!

Вскочил на подоконник и Киш. Держась за друга, чтобы не рухнуть на булыжник, закричал солидным, хорошо поставленным голосом:

— Да здравствует великая, неделимая, независимая Венгрия!

Дьюла затормошил отца.

— Скажи и ты, апам. Неужели даже теперь отмолчишься?

Шандор бачи высунулся из окна. Далеко внизу текла желто-сине-белая радужная людская река. Флаги. Плакаты Разноцветные шары. Первым мая пахнуло на старого мастера с будапештской улицы. Где-то там в рядах демонстрантов, и Мартон с Юлией, и Жужанна. Да, им надо что-то сказать. Перед ними нельзя промолчать.

— Товарищи! Друзья! Дети! — Гул толпы сразу затих как только Шандор бачи заговорил. Вы несете в своих сердцах правду народной Венгрии. Пусть же она, наша правда, освещает вам дорогу. Счастливый путь, дорогие мои!

Снизу, с улицы, ответили аплодисментами, одобрительными криками, песнями.

Река покатилась дальше.

— Прекрасно, апам! — Дьюла обнял отца, поцеловал.

— Не подливай масла в огонь, обормот! Не подзуживай. — Каталин захлопнула окно.

Дьюла поцеловал и мать.

— Да, прошу тебя, будь умницей, помолчи! Ты это всегда так хорошо делала.

— Умела, да разучилась. Сейчас и камень разговаривает.

— Катица, уложи меня в постель: совсем ослабло сердце, — попросил Шандор бачи.

Старые Хорваты, поддерживая друг друга, потихоньку побрели к себе.

Ласло Киш включил радиоприемник. Хлынула бравурная музыка. Под ее аккомпанемент Мальчик продекламировал из Петефи:

— На все центральные улицы, прилегающие к площади Пятнадцатого марта, стекаются молодые демонстранты. Движение в центре города прекращено. Ни пройти, ни проехать. Члены правления клуба Петефи через радиорупоры приветствуют демонстрантов. На деревьях, на стенах домов, на стеклах магазинных витрин расклеены разноцветные листовки с политическими требованиями клуба Петефи. Свежий дунайский: ветер развевает национальные флаги. Город стихийно прекратил работу. Служащие министерств спешат присоединиться к демонстрантам. В каждом окне каждого дома видны улыбающиеся будапештцы.

Дьюла кивнул на радиоприемник:

— Новый диктор. Из наших. Деятель клуба Петефи.

— О, этот клуб Петефи!.. Дрожжи революции!.. — Киш приподнялся на цыпочках и похлопал друга, по плечу. — Горжусь.

— Дрожжи не только в нашем клубе. Вероятно, существует более мощный центр. Я все время чувствую его невидимую направляющую руку.