Из своей комнаты выскочила Жужанна. Она была в ярко-васильковом платье, в белых с синей отделкой туфлях, свежая, надушенная.

— Звонили, Дюси?

Дьюла отрицательно покачал головой и внимательно-неприязненно посмотрел на сестру. Темные вьющиеся ее волосы особенно хорошо уложены, а на смуглом лице сияет какое-то тревожно-радостное ожидание. На что она надеется в такой день? Кого ждет? Откуда радость? Прислушивается к телефону и не слышит, как бухает Будапешт во все свои колокола.

Дьюла не понимал, что она и не могла быть другой. Вчера и позавчера была такой же весенней, чего-то ждущей. И завтра будет такой же. Пора любви!

Дьюла любил сестру, желал ей добра, но сейчас он почти ненавидел ее. Радоваться сегодня чему бы то ни было — святотатство. Кто же мешает ей понимать, по ком звонят колокола? Конечно он, Арпад Ковач. Смешно и противно. Сорокалетний жених и юная невеста! Но ничего уже, видно, не поделаешь. Жужанна Хорват, редчайший мадьярский цветок, скоро станет женой пепельноволосого доктора-историка, не по праву носящего славное имя князя Арпада, отца Хунгарии.

Дьюла с трудом преодолел острое желание высказать свои мысли вслух.

— Что с тобой, Жужа? — ласково спросил он.

— Мне показалось… Я жду звонка.

— Он должен позвонить?

— Да, он! — вызывающе ответила Жужанна. — Что дальше?

— Арпаду Ковачу сейчас не до тебя. Он сейчас там, около мавзолея Кошута, где отдают посмертные почести его другу, Ласло Райку. Кстати, до сих пор непонятно, как сам Арпад уцелел в застенках Ракоши?

Она холодно взглянула на брата и пошла к себе.

Мимолетный острый разговор с Дьюлой еще более омрачил ее. Настроение Жужанны вовсе не было таким сияюще-радостным, как показалось Дьюле.

— Постой! — Он преградил ей путь к двери. — Нет, сестричка, тебе не показалось. Да, звонили. И звонят! Но не телефонные звонки, а сто двадцать «божьих домов» Будапешта. Неужели не понимаешь, по ком звонят колокола? Кто тебе закупорил уши? Кто запретил понимать? Не твой ли женишок? «Все плакали вокруг, а он один смеялся!..» — издевательски произнес он.

Свет схлынул с лица Жужанны, оно стало темным и совсем не юным и не красивым.

— До чего же ты злой, дорогой братец!

— Да, злой. И горжусь. Это такого рода злость… будят совесть даже тех, кто окаменел в гипнозе.

Она знала, по ком плачут колокола. Но не хотела говорить об этом с братом, не пожелала стать на его позицию. Нельзя с ним мириться даже сегодня. Враждовать они стали с тех пор, как в доме Хорватов появился Арпад Ковач. Дьюла сразу же проявил к нему откровенную неприязнь, перешедшую в ненависть. Не щадил и сестру. Посмеивался над ее первым чувством.

Жужанна ничего не сказала, ушла к себе.

Старый Шандор покачал ершистой головой.

— От злости до бешенства рукой подать. Ах, дети! Из одного вы корня, да ягодки разные. Зря ты ее обижаешь, Дюси. Да еще теперь. Невеста! Или ты хочешь, чтобы она осталась старой девой? Вроде тебя, вечного холостяка, да?

— Ладно, прекратим.

Дьюла отвернулся от отца, достал блокнот, вооружился карандашом.

Шандор взял кованую плетенку и ушел.

Жужанна стояла у раскрытого окна своей комнаты и сквозь невыплаканные слезы смотрела на людей, идущих на Керепешское кладбище.

Огромный город, глубоко печальный, погруженный в тяжкие воспоминания, рыдающий траурными мелодиями, стал как бы собственным сердцем Жужанны.