Собравшись с силами, она с трудом проговорила:

— Значит, не судьба…

Дмитрий встал, закурил. Прошелся вдоль скамьи взад и вперед. Под ногами его шелестели пожухлые прошлогодние листья.

Ольга не вырвала из его рук папиросу, хотя знала, что курить Дмитрию врачи запретили строго-настрого и что несколько дней назад он дал ей слово: больше она никогда не увидит у него папирос. Заметила, как по лицу Дмитрия скользнула тень ожесточения. Редко она видела его таким, как сейчас, но знала, что в эти минуты ему ничего нельзя запрещать, нельзя возражать.

Где-то совсем близко, за чугунной оградой парка, с шумом проносились автомашины, раздавался чей-то смех.

Дмитрий опустился на скамью, затушил папиросу.

— Сегодня ночью я видел сон. Странный сон. Будто идем мы с тобой по степи, — тихо начал Дмитрий, словно разговаривая сам с собой. — Утро солнечное, звонкое, и кругом такие яркие цветы, каких я в жизни не видел. Ты в белом платье, на голове у тебя венок из ромашек. Огромных ромашек! Ты о чем-то без умолку говоришь, говоришь, размахиваешь руками… А я смотрю на тебя и не налюбуюсь. Такая ты красивая!.. Потом ты вдруг резко остановилась, повернулась ко мне и сказала: «Давай играть в догоняшки». Я хотел тебе что-то ответить, но не успел. Ты стукнула меня по плечу и побежала в степь. Я стою и смотрю вслед. Такой нарядной, такой красивой и счастливой я еще никогда тебя не видел. Ты остановилась, рвешь цветы и поешь песню. Этой песней ты зовешь меня к себе. И я пошел к тебе. Я побежал к тебе! Но не успел сделать несколько шагов, как вдруг откуда-то, словно из земли, передо мной, почти перед самым носом, загрохотал товарный поезд. В страхе я отшатнулся назад: не показалось ли? Но нет, это был настоящий товарный поезд. Поднялся страшный ветер… Я упал на землю, держусь за какие-то камни и корни и боюсь, чтобы ветром меня не втянуло под колеса. А перед глазами проносятся и грохочут чугунные колеса вагонов. И вдруг!.. В просветах между мелькающими колесами я вижу твое лицо. Ты лежишь по другую сторону рельсов и что-то кричишь мне. Кричишь изо всех сил, но я не слышу тебя. Ты машешь мне рукой и зовешь к себе, а я стараюсь перекричать грохот поезда. Кричу тебе что есть мочи: «Обожди! Сейчас он пройдет!» А поезд все идет и идет… И, кажется, нет ему конца. Наконец ты не выдерживаешь, встаешь и бросаешься под колеса… И тут я проснулся в холодном поту. Потом так и не заснул до самого утра. Дикий, нелепый сон… — Дмитрий наклонился над Ольгой и крепко сжал ее холодные пальцы в своих ладонях. — Ты плачешь?

— Это так… Сейчас пройдет…

Ольга стремительно поднялась со скамейки, резким движением руки откинула назад волосы и смотрела в сторону переулка, где находился старенький деревянный домик, в котором она жила:

— Стой здесь, я на минутку забегу домой. Скажу маме, что сегодня я буду ночевать у подруги.

— Пойдем вместе. Я скажу ей все.

— Сегодня об этом ей говорить нельзя. Скажем завтра. Иначе она меня к тебе не пустит.

— Пустит!

— Ты плохо знаешь мою маму. Она настолько патриархальна, что наших теперешних отношений ей никогда не понять. Лучше подожди. Я не заставлю тебя долго томиться, — Ольга взяла Дмитрия под руку, и они направились к выходу.

Шли молча. Черная гладь Оленьих прудов, казалось, таила в себе какую-то мрачную загадку.

— Куда исчезло деревянное покрытие? — спросил Дмитрий, когда они проходили мимо Чертова моста.

— Растащили на истопку в войну, а починить до сих пор не могут. Когда я была маленькой, я любила по этому мосту бегать на островок. На нем росло столько малины и ежевики! А сейчас видишь: почти совсем голый.

Низенький деревянный домик, в котором жила Ольга, выглядел настолько ветхим и старым, что Дмитрию казалось: убери у него две-три подпорки, которые помогали ему держаться на земле, — и он рухнет.