|
Сколько раз я прокручивал в голове эти мысли. Выискивая миллионы причин, чтобы не поверить. А потом телефон Карины проверили — и все на свои места встало. Там было четко зафиксировано. Это Лекса отправила сообщение Ахмеду, указав время и место. Даже удалить не посчитала нужным. Забыла или оставила в качестве прощальной насмешки? Смотрел тогда на эти строчки, и мне показалось, что все вокруг вдруг серым стало. Комната, в которой находились, мебель, картина… все серое. И тишина гробовая… Только сердцебиение дочери чувствовал… лишь эти звуки смогли пробиться сквозь это мертвенное безмолвие. Что я мог ей ответить тогда? Что? Что та, за кого она переживает и душу рвет, предала ее?
Меня от осознания, что моя дочь, несмотря на все дерьмо, которое ей пришлось хлебнуть, сумела человеком остаться и сохранить в себе веру в других, такая боль захлестнула, от которой пополам сгибает и хочется орать во все горло, пока хоть немного не отпустит. Выдрать сердце из груди, чтобы не чувствовать ничего. Я не мог тогда ей правду сказать. Не мог… Ей не нужна была эта правда. Она не изменит уже ничего, только еще большую боль принесет. — Не волнуйся, моя родная… С ней все будет в порядке… — Ты обещаешь, пап?.. А что, если… — ее голос дрогнул, а я уже знал, что она скажет. Мне хотелось умолять, чтоб не произносила этого вслух, но она все же сказала. — Пап, ты должен спасти ее… я не хочу, чтобы с ней сделали то же… что со мной… Понимаешь? А меня каждое слово переносит в этот гребаный кабинет, когда ей сеанс гипноза проводили. Как ручки свои тонкие сжимала, головой мотала и кричала, папу зовя… Смотрит мне в глаза умоляюще, ждет ответа, спасти Лексу просит… Прости, моя хорошая, но мне опять придется солгать. Возможно, ты когда-то назовешь меня трусом и лицемером, но это будет потом… Когда-нибудь, когда ты будешь качать на руках собственного ребенка, ты признаешься, что на моем месте солгала бы тоже, потому что это невыносимо больно — видеть, как страдает тот, кого любишь… — С ней все будет хорошо. Слышишь? Вы мои должницы… так что… Она улыбнулась… вымученно так, скорее, ради меня. — Да, я помню, пап. Мы обещали тебе песню записать ко дню рождения… — Вот именно. А обещания нужно выполнять… Ей тогда успокоительное укололи, сказали, нужно пару дней понаблюдать, пусть под присмотром врачей побудет, а в коридоре Макс все это время ждал. Он знал уже все то же самое, что и я. На его глазах все происходило. Все вместе планировали, расправу Ахмеду готовили, все до мельчайшей деталей продумали. Он видел все, знал, как я минуты считал до момента, когда уже тот самый день наступит. И сейчас он тоже понимал, какая пустота образовалась внутри. Пока что пустота. Без осознания. Он лишь за плечо меня сжал тогда и к выходу повел. — Пойдем, выйдем, брат… Подышать нужно, а то этот бл***ий запах хлорки прям глаза режет… — Это она Ахмеду сообщила, проверили уже. — Я знаю, Андрей… Не вникай сейчас в это. Дочь жива. Мы тоже. Остальное — решим. Всегда решали… — Да… решим, — ответил еле слышно… Прошли мимо двери с зеркальной поверхностью, и оттуда на меня словно чужой человек взглянул. Самого себя не узнал. Как и мир вокруг чужим казался. Все вроде то же самое, только смотрел на очертания предметов, стены больницы, лавки в сквере сквозь дымчатую завесу. Темную. Плотную. Покрытую уродливыми грязными разводами. Одному дьяволу известно, что творилось у меня внутри. На каком адском огне я поджаривался от ее предательства. От того, какими глазами на меня смотрели те, кем я готов был рисковать. Ради нее. Ради этого нармузиновского отродья. |
