Щербак улыбнулся и увидел, что у Ирины тоже словно бы спало с лица напряжение.

— Куда мы едем?

— На Комсомольский проспект, в школу, там Вася…

— Тогда так. Направляемся в сторону Елоховской площади, дальше поворачиваем на Садовое, по нему до Комсомольского, а там?

— На Второй Фрунзенской поворот направо и затем — налево — по Ефремова.

— Ну да, район у вас такой — маршальско-генеральский, — хмыкнул Щербак.

Первый признак «хвоста» Николай засек при выезде со Старой Басманной на Садовое кольцо. Подумал, что ошибся, отошел дальше, перестроился в ряду. Но после поворота на Комсомольский проспект был уже уверен, что не ошибся. Это была «асфальтовая» «Лада-восьмерка» с затененными боковыми стеклами. Чтобы не засветиться раньше времени, Николай прибавил скорости и, зная уже конечный адрес, проскочил Вторую и повернул на Третьей Фрунзенской, оказавшись у школы раньше Ирины. И встретил ее и сопровождавшую «восьмерку», мирно прогуливаясь поодаль от школы.

Водитель «восьмерки» не выходил, остановив машину на углу перекрестка. Щербак сунул в рот сигарету и, сокрушенно похлопывая себя по карманам, просто «вынужден» был потревожить водителя машины. Постучал в чуть приспущенное стекло, из-за которого просачивалась струйка дыма.

— Друг, прости, огонька не найдется?

Стекло опустилось, и Николай увидел лицо, как говорят нынче, явно «кавказской наружности».

Больше в салоне никого не было. «Это неплохо», — подумал он. И повторил просьбу, скорчив совсем жалкое лицо и как бы прикрывая нижнюю часть лица ладонью с сигаретой между пальцами. Усатый водитель с гладко выбритой головой, синей щетиной на подбородке и орлиным профилем посмотрел на просителя презрительно, молча дотянул из сигареты последний дым и небрежно высунул наружу руку с дорогим «ролексом» на волосатом запястье, золотым перстнем-печаткой на мизинце и окурком, зажатым между указательным и средним пальцами. Щербак нагнул свою вихрастую, светловолосую голову, чтобы вежливо прикурить, но водитель брезгливо сунул ему окурок под самый нос, как собаке:

— На!

Николай аккуратно вынул из его пальцев окурок, жадно прикурил, искоса поглядывая на водителя, и попытался вернуть окурок, но тот отмахнулся растопыренными пальцами, бросив:

— Сэбэ бэри, я нэ жадный! — И хрипло рассмеялся.

Резко выброшенный, почти кинжальный удар ребра ладони по горлу, над кадыком, отбросил голову водителя на спинку сиденья. Ну а дальше, как говорил обычно Щербак, последовала чистая техника. Он натянул нитяные перчатки, чтобы в машине не осталось отпечатков пальцев. Откинул назад спинку водительского сиденья и рывком перебросил назад бесчувственное тело. Трубочка широкой ленты скотча сделала всего пять витков — и ноги лежащего оказались спеленаты, еще пять витков — и стянуты за спиной руки, нашлепка — и плотно запечатан рот. А затем тело водителя плотно улеглось на пол, втиснувшись между задними сиденьями и спинками передних кресел.