Муромцев — это был парень с их курса. Он пользовался благосклонностью преподавателей института, вызывал завистливые взгляды однокурсников и влюбленность самых красивых девушек потока. Он был сыном не то министра, не то директора какого-то секретного оборонного завода — короче, его родители были такими крупными шишками, что о них говорили только многозначительными намеками и недомолвками, а сам Муромцев воспринимался случайно залетевшей в их хороший (но не слишком престижный) вуз птицей.

В деканате его считали оболтусом. Но оболтусом, за плечами которого могущественная поддержка и защита самых влиятельных людей. Поэтому Муромцев с иронической улыбкой подавал зачетку на экзаменах и никогда не уходил без положительной оценки. Впрочем, голова на плечах у него имелась, но пользовался он ей не только для учебных целей.

Вокруг Муромцева сплачивались студенты ему под стать. Их фамилии всем о чем-то говорили, жили они в самых престижных районах столицы, денег никогда не считали, одевались с иголочки, а за стипендией иногда просто забывали заходить. Они презирали отличников, обитавших в общежитиях и считавших каждую копейку, и весь их счастливый и уверенный вид говорил о той недосягаемой высоте, которую им обеспечила привилегия рождения.

О них ходили на курсе противоречивые, но не совсем уж и неправдоподобные слухи. Говорили, что ночью, около вокзалов, они ловят приезжих девушек, сажают их в отцовские машины, издеваются над ними, а потом отвозят в другой город и затыкают им рты тем, что угрожают расправой. Ходили слухи о том, что они ритуально совокупляются около костра под сатанинский антураж и для остроты ощущений принимают наркотики.

Впрочем, никто никогда не видел, чтобы на сгибе локтя хоть одного человека из их компании виднелись следы от уколов. Бутылка дорогого коньяка — это куда правдоподобнее. Леня не был с Муромцевым особенно близок, но и чужаком не считался в силу своего почти аристократического происхождения. Просто у него были несколько иные интересы, кроме как надираться до бесчувствия на чьей-нибудь даче и потом носиться по окрестным лесам вокруг костра с безголовой курицей, звеня железными цепями.

Так что Женькин вопрос был излишен. Конечно, Леня помнил компанию Муромцева.

— И что они? — спросил он.

— Вообще-то что-то странное с ними случилось. Представь, что из всей компании реально остались в живых только человека два. А остальные…

— А что остальные? — с интересом спросил Леня.

— С ними какая-то чертовщина произошла, страшно рассказывать, даже мороз по коже… Представь, сам Муромцев разбился на машине еще в прошлом году, ну, ты помнишь… Его друган, Елисеев, убил человека выстрелом из отцовского табельного оружия и теперь сидит за непреднамеренное убийство. Петровская утонула в ванне. Говорили, что была трезвая. Бурдаков сейчас в психушке, на лечении. Диагноз — шизофрения. Левакина повесилась на чердаке своего дома. Кормулев отравился снотворным. Тебе все это не кажется странным?

Леня пожал плечами.

— Какую жизнь они вели, от той и погибли. Мы все погибаем только от той жизни, которую ведем.

— Блестящий тезис недипломированного философа, — ехидно похвалил Васюхин. — На курсе другие слухи ходили.

— Наш курс всегда отличался повышенной слуховосприимчивостью.

— Они употребляли наркотики.

— Это их частное дело. Это, как и самоубийство, сугубо индивидуально.

Помолчали.

— Наркотики, сатанинские прибамбасы… У них всегда была слишком богатая фантазия. Это их и сгубило, — заметил Леня.

— Но ты подумай, что ты тоже мог бы с ними быть…

— Мог бы, но не был… А разве они кололись? Это были слишком чистые ребята, чтобы пачкаться шприцами.

— Не знаю, но я сам однажды видел, как они покупали какие-то розовые бумажки у кудрявого парня с пятого курса.