А шантажист тем временем мечтал:

«Вот если бы все клиенты так за мной бегали и уговаривали: возьми, мол, да забери деньги, — тогда и работа моя не в пример легче бы стала. Но, как назло, только непокорные мне и попадаются. Один лишь Федотыч, который и не клиент вовсе был, а так, жертва моего любопытства, пришел на задних лапках. Но кто знает, может, и меня судьба когда-нибудь заставит ходить, как ученого песика, вот так же, на задних лапах. Кто знает…»

21

Тянулись дни, не заполненные стремлением к определенной цели, пустые, никчемные дни, которые некуда было размотать. Соколовский не мог ни с кем поделиться мыслями о своей работе, ни перед кем не смел похвастаться своими успехами. Перед знакомыми ему приходилось притворяться обыкновенным фоторепортером, а между тем, если кто-нибудь из них узнал бы хоть малую часть его похождений, он был бы немало поражен.

Угрызения совести почти не беспокоили шантажиста. Он полагал, что все методы работы хороши — ведь он не грабит несчастных людей, не отнимает кусок хлеба, а только забирает излишки. Лишь последний случай со стариком немного его смущал, да и то находились многочисленные оправдания собственным поступкам: мол, взял машину взаймы. Это все равно что у Женьки попросить — что тут такого, она все-таки ему не нужна…

Мучительно хотелось увидеть Елену и добиться у нее хотя бы малой толики понимания, ведь ничего особенно дурного он не совершал. Он не убивал Эдуарда. Он не был подлым Феофановым, испортившим жизнь его отцу, он не был хитрым придворным политиком Поташовым, на словах проповедующим одно, а за кулисами делавшим диаметрально противоположное. Только последний случай немного искажал стройную цепочку логических оправданий своих поступков. Ну и ладно! Нечего об этом думать!

Резко зазвонил телефон. Трубка мгновенно взлетела к уху.

— Привет! — послышался в трубке знакомый родной, давно не слышанный голос. Каждый звук его хотелось расцеловать, как будто он был материален, каждую интонацию запомнить и перебирать в памяти бесконечно. — Я тебе звонила, никто не подходил к телефону. Что с тобой случилось? Ты уезжал?

— В двух словах не расскажешь, — сказал ошеломленный Леня. — Я не мог ни позвонить, ни сообщить о себе. Как ты живешь?

— Хорошо. Как всегда. Или немного хуже, чем всегда.

Помолчали.

— Может быть, ты все-таки меня простила? — спросил Леня.

— Может быть.

— Может быть, ты согласишься со мной встретиться?

— Может быть.

— Может быть, эта встреча произойдет уже завтра, скажем, часов в пять?

— Может быть.

— Так может быть или да?

— Может быть, да…

Они шли по весеннему городу, который скинул надоевшую за зиму тяжелую теплую шубу и нарядился в цветные одежды. Леня смотрел на Елену во все глаза. Ему было так хорошо и спокойно, что он не представлял себе, как он мог так долго существовать без ее улыбки, без ее глаз, без ее внимательного взгляда и ироничных подтруниваний.

— Я так скучал без тебя, — сказал Леня между магазином «Одежда» и магазином «Диета».

— Я тоже, — прозвучало признание около «Диеты».

— Я попросил бы тебя выйти за меня замуж, если бы не знал, что ты мне откажешь, — послышалось около аптеки.

— А ты все-таки рискни, — сказала она около газетного ларька.

— Тогда тебе придется выслушать одну интересную историю, все главные действующие лица которой тебе известны, и после этого решить все самой…

Счастливый Леня, напевая, ходил по городу.