|
И находится оно под покровительством самого Амура, а не Меркурия. Изделия кондитеров — сплошная любовь, воплощенное кокетство, прянишник вовсе и не ремесленник, а поэт. Оба они, поэт — стихами, а кондитер — своими пряниками вызывают улыбки и румянец на девичьих лицах. Иной пряник — это, так сказать, способ разжевать и в рот положить кавалеру догадку о том, как понравиться красавицам, как привлечь их внимание или подшутить над ними. Например, медовый пряник в виде сердечка — прозрачный намек; гусар, посыпанный миндалем, — пророчество; пряник, изображающий спеленутого младенца или колыбельку, — сущее озорство. Но если пряники покупает девушке ее отец, то какой бы формы они ни были, это только лакомство, и ничего больше.
И Гёргей, накупив множество всяких сластей, отправился дальше, в Ошдян. За сабадкинским мостом, перед корчмой "Три белки", стояла кучка людей, вооруженных копьями и железными вилами. — А ну, стой! — закричали они, наставив вилы в грудь лошадям. — Вам куда? — В Ошдян, — отвечал Гёргей, выпуская большущее облако дыма из своей пенковой трубки. Ответ его, по-видимому, удивил того копейщика, что вел переговоры. — Разве вы не знаете, что в Ошдяне черная смерть? — Знаю, еще бы не знать. — Гм… И все равно хотите туда ехать? Или уж больно важное у вас дело? К кому же вы едете? — К Дарвашам, — просто отвечал Гёргей. Из корчмы вышел пожилой седеющий человек с длинными волосами, прикрывавшими уши. Он чем-то напоминал хищную птицу. Не расслышав ответа, он с нескрываемым любопытством крикнул копейщику: — А? Что он сказал? Куда едет? — До Дарвашей, — отвечал копейщик (по его говору можно было догадаться, что он из города Бати) и, тут же повернувшись к Гёргею, с усмешкой на рябом лице заметил: — Ежели вы до Дарвашей, то вам не сюда. — А куда же? — А вон туда, — отвечал рябой, показав пальцем на небо. — Как? Неужели? — испуганно воскликнул Гёргей. — Так точно. На тот свет отправились господа. — И барин тоже? — побледнев, пролепетал Гёргей. — Вместе они теперь на том свете угольками торгуют. Вчера барыню закопали, а сегодня и самого. Но вы не беспокойтесь, если бы они даже и живы были, мы все равно бы вас к ним не пропустили. Ни одна живая душа не проберется туда помимо нашей воли. Мы — чумная застава, — заявил копейщик, выпятив грудь и стукнув о землю древком копья. — Держим черный мор взаперти за этими вот воротами. Боль сжала сердце Гёргея, он выронил изо рта трубку и молча вперил взгляд в сразу опустевшую для него даль. — Поворачивайте назад! — заторопил копейщик. — Чего стоите? Приказ есть приказ! По-другому не будет. Престон, обернувшись к хозяину, вопросительно посмотрел на него: — Поворачивать? Гёргей вздрогнул, словно пробудившись от сна. — Зачем же? Трогай, Престон. Если в Ошдян нельзя, не поедем туда. Но у меня и в Сабадкинском лесу есть дело. Пропустите нас, добрый человек! — Нельзя, и все тут! — заупрямился караульный. — Не могу я вас пропустить. — А кто вы такой? — Кто есть, тот и есть, — заносчиво отвечал рябой копейщик. — Служебное лицо, вот я кто. Старший надзиратель в городской тюрьме — Келемен Пыжера! Господин бургомистр запретил пропускать из Ошдяна или в Ошдян кого бы то ни было, а не то уволят меня, да еще палками накажут. — Да, не приказано пропускать, пускай черный мор сам по себе заглохнет. |
