Мы дошли до ее дома на Кропоткинской, зашли в мрачный роскошный подъезд с широкой лестницей, вверху которой в лучшие времена стоял дворецкий, а сейчас лежал какой то человек, и поцеловались во второй раз. Человек проснулся, посмотрел на нас, проговорил: «Плодитесь и размножайтесь» – и снова заснул. Поцеловаться в третий раз мы не смогли. Уж очень кощунственно прозвучали его слова.

Потом я шел обратно в общежитие, останавливался со случайными, посторонними компаниями, что то пил, что то пел, но был отделен ото всех каким то воздушным куполом, в котором хватало места только мне и моим новым, непонятным ощущениям.

И тут же навалилась сессия, во время которой мы изредка встречались в бесконечных институтских коридорах, после чего я долго не мог унять дыхание.

Мне стало трудно. До этого был определенный круг идей, интересов, увлечений, среди которых я чувствовал себя легко и удобно. А Лолита и новые ощущения стали мне не то чтобы мешать, а как то возбуждать и нервировать. Хотя я ловил себя на мысли, что без этого я бы уже не смог жить. А может быть, и смог бы. Сейчас об этом трудно судить, так как это было бы суждением другого человека.

Кое как свалив сессию и вырвав у деканата стипендию, я с однокурсниками рванул по соцстраховской путевке в дом отдыха. И ровно через час по прибытии я увидел Лолиту. Я метнулся к ней, схватил ее за руки, и она, глядя на меня счастливыми глазами, сказала, что она тоже кое как свалила сессию, тоже вырвала у своего деканата стипендию и по той же соцстраховской путевке приехала в дом отдыха.

Нет, не было и никогда уже больше не будет в мире такой нежности, которая связывала нас с Лолитой.

(Интересно, сколько раз до меня эти слова писали разноязычные авторы?) Целыми днями мы, взявшись за руки, летали по лесу (тоже не самая свежая метафора, но мне нравится), приземляясь только для сна в наших шестиместных палатах.

ОБЛЕДЕНЕЛЫЙ ЛЕС ПРИНИМАЛ НАС В СВОИ ХОЛОДНЫЕ ОБЪЯТЬЯ, КОТОРЫЕ МЫ СОГРЕВАЛИ ЖАРОМ НАШИХ СЕРДЕЦ. И БЫЛО ЧТО ТО УПОИТЕЛЬНО ЧУДНОЕ В СЛИЯНИИ НАШИХ ДУШ В ЭТИ МИНУТЫ ЕДИНЕНИЯ, КОГДА МЫ ПРИНАДЛЕЖАЛИ ЛИШЬ ДРУГ ДРУГУ, КОГДА ЛИШЬ НАМ СВЕТИЛО УЮТНОЕ СОЛНЦЕ, ПАДАЛ НЕЖНЫЙ ПУШИСТЫЙ СНЕГ И ОСТОРОЖНО СВИСТЕЛИ ТАКТИЧНЫЕ СНЕГИРИ. (Уф ф ф ф. Не хуже Тургенева отваял.)

Мы целовались, не стесняясь касаться друг друга мокрыми хлюпающими носами.

На двенадцатый день она, лежа со мной в снегу, как то потускнела и прошептала неверными губами:

– Я так тебя люблю, мой ласковый, мой теплый, что без тебя я уже не смогу быть. Но я должна сказать, просто обязана, что в той, другой жизни я была с одним человеком.

– С кем? – машинально спросил я.

– Он жил со мной в одной квартире, его звали Борис, потом он уехал в военное училище, и все кончилось.

Я чуть не выл от ревности к этой скотине Борису, к этой сволочи, к этому подонку, соблазнившему и бросившему мою любимую девушку. Я лежал в снегу, а она ползала рядом со мной и все повторяла:

– Не надо, мой родненький, не надо, я виновата перед тобой, прости, я тогда ничего не понимала, я думала, что он – это ОН. Я не могла знать, что это ты будешь для меня все, прости, тебе больно, прости, прости, прости.