В общем, геморрой еще тот! Но начальник колонии, подполковник Сивцов, был, в общем-то, не очень рассержен. Если честно, он даже бахнул коньячку на радостях.

Потому что это был конечный геморрой – там подмазал, тут подмаслил, денежка здесь, денежка там, и все шито-крыто. Необходимые документы готовы, Криворучко и Борискина отправлены в спецпсихушку.

А вместе с ними отправлены бесконечные головняки, повторяющиеся с дебильным постоянством – угомонить этих двух не удавалось. И подполковнику Сивцову, чтобы не огрести качественных трындюлей, приходилось еще и прикрывать бабищ, выписывая поддельные медицинские заключения.

А что было делать?! Сивцов прекрасно знал, кто превратил заключенную Евгению Маслову в инвалида, но доказательств – ноль. Свидетелей нет, все молчат. Даже сама Маслова, запуганная и сломанная, упорно молчала. Единственное, что подполковник мог сделать для бедолаги, – перевести Женю в другую колонию, где не было подобных Криворучко и Борискиной тварей.

А теперь и у него их не было. Ну как не выпить коньячку за это? В колонии в целом, а в бараке, где случился инцидент, – особенно, вообще теперь тишь да гладь!

Никаких драк, никаких склок, не чифирят, никого не прессуют, не глумятся, не опускают. Пионерский отряд, а не колония!

В бараке действительно можно было теперь более-менее спокойно отбывать срок, не боясь угроз и издевательств. И подпевалы Шречки и Чуни, их подобострастные вассалы, тоже притихли. Никому из них даже в голову не пришло ночью, к примеру, попытаться отомстить за своих владычиц тюремных и воткнуть Ведьме заточку в сердце.

Это же Ведьма! Свидетельницы происшествия на всю жизнь запомнили, как страшно изменилось тогда лицо новенькой!

Нет, оно не стало уродливым, наоборот – и без того правильные черты внезапно стали нечеловечески совершенными. А глаза… Зрачки, казалось, растеклись на всю радужку, и глаза заполнил темно-фиолетовый огонь.

Тонкие ноздри затрепетали, руки раскинулись в стороны, а потом…

Потом воздух вокруг новенькой задрожал и вспыхнул! Белым таким пламенем, как у бенгальских огней. Но пламя это было холодным, да нет – ледяным! Даже пар изо рта при дыхании появился!

И это пламя отшвырнуло Шречку и Чуню, бабищ весом в центнер каждая, словно котят!

Но самое странное – больше никого не тронуло! Хотя та же Рюшка находилась совсем рядом.

А Шречка и Чуня…

Они с грохотом обрушились на пол, успев еще вякнуть что-то матерное.

А потом поднялись. Молча.

И это были уже не они, а два тела. Два обмочившихся, пускающих слюни тела с абсолютно пустыми глазами.

Так Лена Осенева и получила кличку Ведьма.

Но подруг больше у нее не стало. Ведьму боялись, Ведьму уважали, но – сторонились.

Рядом осталась только Рюшка. Ну как рядом – вместе на работу, в столовую, в баню, разговоры ни о чем, обсуждение книг, но никаких задушевных бесед, ничего о личном, о наболевшем.

Лена видела, что рыжуля тоже в глубине души побаивается. Восхищается – да, гордится таким знакомством – ее теперь тоже опасались обижать, но считает не совсем человеком.

И ни разу, ни единым словом Рюшка не коснулась случившегося. И она, и все остальные избегали разговоров с Леной на эту тему. За спиной шушукались, это да, но стоило Ведьме подойти поближе, и разговоры тут же прекращались. А женщины старались не смотреть ей в глаза.

А Лене так хотелось узнать – ЧТО тогда произошло? Что она сделала? Почему они все так боятся теперь?

Ведь сама она ничего не помнила. Вспышка, и все. И Шречка с Чуней уже овощи.

Ночью, когда Лена в очередной раз мучительно пыталась вспомнить – что же она такого сделала, она вспомнила.