В один прекрасный день он отправится в свои странствия и не вернется. Пару недель друзья подождут его здесь, а затем, пожав плечами, исчезнут один за другим. Коммуна разлетится на все четыре стороны. Не останется ни одной живой души. Большая ящерица, лиса и гадюка вновь унаследуют дом, и вновь прорастет он дикими травами. Я останусь здесь в одиночестве – наблюдать за агонией.

А потом? Куда я пойду?

Когда я была маленькой девочкой, дочкой иммигрантов, сражающейся с остатками вызывающего насмешки акцента и следами манер, привезенных из иных мест, вдруг околдовало меня обаяние старых песен об Эрец-Исраэль, песен, которые тебе не знакомы, потому что ты приехал позднее. Мелодии, будившие во мне неясные желания, тайную женскую тоску, еще до того, как стала я женщиной. И сегодня я вздрагиваю, когда звучит по радио «Любимая земля отцов наших». Или «Жила-была девушка на Киннерете». Или «На холме». Словно издалека напоминают они мне клятву верности. Словно говорят: «Есть, есть Земля обетованная, но мы ее не нашли. Какой-то замаскировавшийся шутник-злодей затесался меж нами и сбил нас с пути, и вот в какой мерзости мы оказались. Уничтожено все, что нам дорого, и этого уже не вернуть. Тянуло нас к очаровывающим соблазнам, пока не заблудились мы начисто, – и завела нас тропа в болото, и тьма опустилась на нас». Помянешь ли ты меня в своих молитвах? Пожалуйста, скажи от моего имени, что я жду милосердия. Которое будет ниспослано и мне, и ему, и тебе. Его сыну. Ифат и моей сестре. Скажи в своих молитвах, Мишель, что одиночество, томление и тоска – они выше того, что в состоянии мы снести. А без них мы – как погасший огонь. Скажи, что хотели мы ответить любовью на любовь, да вот – ошиблись. Скажи, чтобы не забывали о нас. Скажи, что мы все еще мерцаем во тьме. Попробуй выяснить, как мы выберемся из этой тьмы. Где она, та обетованная земля.

Или нет. Не молись.

Вместо молитвы построй с Ифат «Башню Давида» из кубиков. Своди Ифат в зоопарк. В кино. Приготовь ей вашу яичницу-глазунью, сними пенки с какао, скажи ей: «Пей, Киш-Киш-Карья!» Не забудь купить ей к зиме фланелевую пижаму. И новые ботиночки. Не отдавай ее золовке. Думай иногда о том, как Боаз носит на руках своего отца. А по вечерам, когда возвращаешься ты из своих поездок, – сидишь ли ты в носках перед телевизором, пока не свалит тебя усталость? Засыпаешь одетым в кресле? Прикуриваешь сигарету от сигареты? Или сидишь ты у ног своего раввина и в молчании изучаешь Священное Писание? Купи себе теплый шарф. От меня. Не простудись. Не заболей.

А я стану ждать тебя. Попрошу Боаза смастерить широкую кровать из досок и набить матрас морскими водорослями. Без сна, с открытыми глазами, вслушиваясь в себя, мы будем лежать в темноте. Дождь будет стучать в окно. Ветер пройдется по кронам деревьев. Высокие громы прокатятся в сторону гор, на восток. И залают собаки. Если застонет умирающий, если пронзит его холодная дрожь и начнет бить острый озноб, мы сможем – ты и я – обнять его с двух сторон, пока не согреется он между нами. Если ты захочешь меня – я прильну к тебе. И пальцы его скользнут по нашим спинам. Или ты прижмешься к нему, и я стану ласкать вас обоих. Ведь ты вожделел издавна: слиться с ним и со мной. Слиться в нем – со мной, и во мне – с ним. Чтобы мы трое стали чем-то единым. И тогда с улицы, из темноты, через щели в жалюзи войдут ветер, дождь, море, облака, звезды – и в молчании накроют нас троих. А утром мой сын и моя дочь выйдут с плетеной корзинкой выкапывать редиску в огороде. Не грусти.

Ваша мама

* * *

Господину Гидону

Госпоже (в ответ на посланное мне письмо)

и дорогому Боазу

Дом Гидона, Зихрон-Яаков

С Божьей помощью

Иерусалим

4 день месяца мархешван 5737 (28.